Цена его любви - Кира Шарм

Подхватываю на руки, вставая во весь рост у огромного окна.

Ловлю улыбку в чуть прикрытых, тут же вспыхнувших глазах. Такую невозможную. Снова, как и в самый первый раз, насквозь меня всего пронзающую.

И качаю. Баюкаю, к телу собственному горячему, чтобы согрелась и напряжение ушло, прижимаю. Пока не забаюкиваю. Пока не чувствую, как расслабилась совсем. Заснула. А на губах — все та же сладкая легкая улыбка. Как чистый свет.

Тихо матерюсь сквозь зубы, когда телефон разрывает эту пелену другой реальности.

— Выезжаем на следующий объект, — Морок, как всегда, все четко и по делу.

Уродливая чернота на миг сползает в наше искрящееся свечение. Чернота реальности, из которой нас обоих на хрен вышибло.

— Спи, маленькая, — не слышит, а все равно шепчу, укладывая на мягкие подушки дивана. Целую, едва пробегаясь по губам.

Спи. У нас еще будет время. Когда я все закончу. Будет еще тысяча и сто тысяч таких ночей.

* * *

Матерюсь сквозь зубы, возвращаясь домой под утро.

Еще одна пустышка. Еще одна бессмысленная ночь.

Но очередном месте — ничего. Никаких следов и зацепок.

Выть от беспомощности хочется.

Бросаю машину по дороге, у въезда.

Хочется пройтись, хоть мороз зашкаливает и ветер ледяной от которого кожа в миг дубеть начинает. Выветрить из себя эту злобу, чтобы к ней не нести. Выорать в небо.

Ни хера нет страшнее бессилия. Когда кажется, что все можешь, всех людей подтянуть, почти все купить, подхватить, просчитать. А тут — сколько уже, блядь, времени, а все бьюсь головой тупо о стену. Глухую стену. Непробивную.

Да, блядь, по-хорошему, я и стены этой даже не вижу.

— Север! — резко оборачиваюсь на голос.

Пули летят под ноги.

Останавливаюсь, всматриваясь в предрассветную темноту. Чуть не хохочу, — наконец-то! А то, блядь, совсем заждался уже.

— Влад! — блядь, а теперь ко всему и ее еще пронзительный голос.

Не успеваю подумать, сообразить, только выбрасываю вперед руку со стволом и тупо палю.

Трое. Больше ни единой тени. Ни разу, блядь, не промахнулся.

Ничего это не значило. Ничего.

Убивать не хотели, пришли с приветом. Только тогда под ноги стреляют. Так, даже не угроза легкая, просто разговор.

Важный разговор.

Наверняка от тех, кто Регину держат пришли. Ну, как вариант еще за то, что в схрон залезли поквитаться.

Не было угрозы.

Но как только ее увидел, — мир потемнел.

Не соображал. Ничего не видел.

Только она, — несущаяся ко мне со всех ног в шубе распахнутой. И пули. Пули эти блядские. Что зацепить мою девочку могут.

Все перед глазами вспыхнуло. Мысли вышибло. В миг.

А ведь их живыми оставлять было нужно. Шанс информацию какую-то вытащить.

Но я будто совсем обезумел. Когда представил, что ее задеть, зацепить может.

— Даша! — несусь к ней, сгребаю в охапку. Падаем оба в снег.

Лихорадочно рассматриваю, чтобы убедиться, — не зацепило.

— Влад! — щепает меня, пальто распахивает, как сумасшедшая.

— Ты в порядке? — сам так же одуревше, хоть и крови на ней не вижу, сдираю полы шубы, чтобы убедиться, чтобы понять. — Даша! Не зацепило?

— Нет, — лихорадочно, на истерике, и слезы уже на моей груди. Замерзают в лед.

А я держу ее и подняться не могу.

— Зачем? Зачем погналась! Ты в доме быть должна! Даааша!

Судорожно впиваюсь в ее свитер, руки сводит. Встряхиваю. Трясу.

— Я… Я ждала тебя, подышать у дома вышла. Выстрелы услышала, и…

— И что? — ору, херача кулаком по снегу. — Ты какого хрена под них полезла, Даааша?! Какого?! Понеслась?! Куда?! К кому?!

— Влад… Я знала… Знала, что ты здесь, — сжимает воротник пальто обеими руками. Так сильно, что ткань трещит.

— Чувствовала, слышишь! Я… Я бы не перенесла… Я…

— Ты в доме должна быть! В безопасности! — ору, губы не слушаются.

Это ведь мне привет передать можно так просто. А попала бы случайно на глаза — грохнули б и не задумались. На хрен свидетели. Даже если это просто разговор. Тут кого угодно бы сняли, не только простую девчонку. Даже соседского бизнесмена, если бы случайно мимо проходил.

— Дурочка…

Прижимаю к груди, а самому, блядь, ударить хочется.

Горло сжать и встряхнуть так сильно, чтобы звезды из глаз полетели. Чтобы навсегда запомнила, что в безопасности оставаться должна.

Но слышу, как ее колотит — и не могу. Не могу, блядь!

— Если бы с тобой… Что-то… Я бы не пережила, Влад! Просто бы не пережила, — толкается носом в шею, в кожу шепчет, слезами поливая, а я только и могу, что прижать к себе. Так, чтобы ребра затрещали.

— Не смей так больше! Никогда не смей! Даша!

Не контролирую силы, резко сжимаю подбородок, дергаю вверх, на себя.

Знаю, что больно. Но заставляю в глаза мне смотреть.

— Поняла меня? Услышала? Что бы ни случилось! Что бы, мать твою, не случилось и что бы ты не увидела — сидишь тихо или со всех ног в безопасное место несешься. Поняла! Даша! — таки встряхиваю.

Блядь, да как же она не понимает? Я сто раз сдохнуть успел, пока эта дурочка ко мне бежала.

— Не смей! Никогда больше так не смей! — ору, как ненормальный, поднимаясь, трясу ее, как тряпичную куклу. А ноги, блядь, по снегу разъезжаются. И кислорода в легких ни хрена не остается. — Никогда больше! Ты слышишь? Слышишь, Дааааша! Даша, твою мать!

Заношу во двор, распахиваю ногой двери в дом.

Василий успел сориентироваться, как только подхватил Дашу, мои люди уже на месте были.

Но, блядь, мог бы и не успеть! Он ее вообще выпускать из дому не должен был!

Срываю шубу с нее, сбрасываю свое пальто. По дороге. На пол. Заношу в ванную, так и подставляя под горячие струи воды, в свитере, в штанах.

— Никогда, — сжимаю подбородок, сминаю пальцами губы. — Поняла меня, Даша! Поняла!

И как безумный на губы ее набрасываюсь.

Рву мокрый потяжелевший свитер.

Сжимаю грудь, раздавливаю соски под пальцами.

Не целую, не ласкаю, — жру ее, зубами ударяюсь о зубы.

И трясет всего. Жаркая вода не помогает. Блядь, если бы я ее потерял… Чуть не потерял!

— Дурочка моя сумасшедшая, — жадно распахиваю ноги, дергаю вверх, на плечо себе закидываю.