Орден Сталина - Алла Белолипецкая

Двумя часами позже Анна подписала протокол допроса с чудовищным самооговором, и ее инквизитор, убрав ценную бумажку в свой крокодиловый портфель, поспешил в кабинет Генриха Григорьевича Ягоды. Шагал Семенов размашисто, и на гладком его лице выражалось торжество.

С портфелем Григорий Ильич не расстался и тогда, когда ранним утром 21 мая отправился на служебной машине в Морозовскую детскую больницу.

Николай Скрябин знал человека, который мог бы ответить на все его вопросы. Но сейчас этот человек молча сидел напротив него на садовой скамейке, недовольно сопел и отводил взгляд. Был это, конечно же, отец Коли, к которому тот без приглашения нагрянул на дачу субботним вечером 24 мая.

Сумерки, как это бывает на исходе весны, всё никак не желали опускаться. Закатное небо было нежно-розовым, а солнце, не видное уже из-за линии горизонта, так всё нагрело за день, что теперь тепло струилось и от деревянной скамьи, и от свежескошенной травы на газоне, и от гравия, которым покрыта была садовая дорожка.

– Не сходится тут многое, – говорил Коля. – Во всех грехах обвинили Благина, но при этом его похоронили на Новодевичьем, вместе с остальными погибшими, а семье его назначили пенсию. И еще: почему Хрущев и Булганин оказались в числе тех, кто нёс погребальные урны на руках до самого кладбища? Честь это была или наказание?

Он умолк, вопросительно глянул на отца. Тот хранил молчание так долго, что Коля решил уже: ответа ему не дождаться. Но ошибся: его отец, выдержав паузу, которой возгордился бы величайший из драматических актеров, пробурчал:

– Я тебе по этому поводу ничего говорить не буду, – он снова ненадолго умолк, – кроме одного: не лез бы ты в это дело!

– Хорошо, не говори, – согласился Николай, – просто выслушай меня. Я думаю, вот как всё было. Деятели из МГК – может быть, те же Хрущев и Булганин, – решили выслужиться и в честь воздушной прогулки товарища Сталина продемонстрировать нечто невиданное. Они вызвали в горком Благина и сделали ему предложение: исполнить мертвую петлю вокруг крыла «Горького».

Коля бросил мимолетный взгляд на отца, но тот глядел в сторону заката. Юноша продолжил говорить:

– Только задумка была очень уж дерзкая, и эти умники побоялись учинить такое без ведома Хозяина. Пожалуй, Иосиф Виссарионович еще решил бы, что они организовали покушение на его жизнь. В какой-то момент – может быть, накануне праздника, а может, утром 18-го, – товарищу Сталину сообщили об имеющихся планах. И тот под каким-то предлогом отказался от вылета. Я его понимаю, да, жить всем хочется. А после этого никто не отважился предложить Хозяину просто-напросто отменить смертельный номер, чтоб можно было лететь спокойно. Это было бы всё равно, что сказать: «Мы видим, что вы, товарищ Сталин, струсили». Правда, я ломал себе голову: почему Благину не дали отбой, не сказали, что петлю Нестерова крутить не надо, когда стало ясно, что Хозяин не полетит?.. И только сегодня утром меня осенило. Товарищ Сталин сказал им – Хрущеву, Булганину или кому-то еще: вы снимите всё на пленку, а я потом посмотрю.

Колин отец явственно вздрогнул и впился взглядом в лицо сына – ни слова, впрочем, при этом не произнося.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался Коля.

– Востёр ты не по годам, вот что я скажу… – пробормотал сановный дачник. – А от ума – сам знаешь, что бывает…

– Значит, я всё угадал, – кивнул Николай. – Остается один только вопрос: если виновники катастрофы известны, почему тогда арестовали группу кинодокументалистов, которые снимали авиационный праздник? Они-то в чем провинились?

– Откуда знаешь, что их арестовали? – Отец Коли чуть было не подпрыгнул на скамейке.

– Неважно. Но очень любопытно было бы узнать причину.

– А может, тебе со своим любопытством пойти… – Сталинский сановник хотел объяснить – куда именно, но в последний момент передумал.

Николай усмехнулся одними уголками губ.

– Папа, – сказал он, – я ведь всё равно это узнаю – не от тебя, так от кого-то еще. Но я предпочел бы к посторонним людям с подобными вопросами не обращаться.

Колин отец молчал не менее пяти минут.

– Ладно, – наконец выговорил он, повернулся к сыну и приблизил губы к самому его лицу, – слушай… Было письмо – точнее, секретная записка – от Ягоды к товарищу Сталину…

И дальше он говорил так тихо, что временами Николай мог разбирать слова только по артикуляции.

– Но учти, – закончил рассказчик, – я лично этой записки не видел…

– И мне о ней не говорил, – подхватил Николай.

– Это само собой, – кивнул его отец. – А насчет той девочки, о которой ты спрашивал, я наведу справки.

И он уже поднялся со скамьи, когда Коля, будто осененный внезапной мыслью, хлопнул себя по лбу.

– Да, папа, – проговорил он, – я ведь позабыл о самом главном. Меня на днях пытались обокрасть.

И это была чистая правда.

21 мая занятия у студентов-первокурсников юридического факультета завершились на два часа раньше, чем было обозначено в расписании: преподаватель заковыристой дисциплины – истории ВКП(б) – не вышел на работу. Причем не по своей воле. В 1935 году знаменитого учебника по партистории, отредактированного лично товарищем Сталиным, еще не существовало, и профессор, преподававший этот предмет в МГУ, нечаянно ляпнул на лекции что-то не то. Указать ему на его ошибку взялись граждане… Ну, впрочем, понятно, что это были за граждане.

В итоге Коля Скрябин возвратился домой до обычного срока.

Еще отпирая дверь своей квартиры, он заподозрил неладное. Ключ, до этого безотказный, вошел в замочную скважину с трудом и, прежде чем запор удалось отомкнуть, дважды провернулся вхолостую. Ясно было, что в замке кто-то поковырялся.

Николай разулся прямо на лестничной клетке и бесшумно вошел в прихожую. Как обычно, коммунальная квартира в это время – около полудня, – пустовала: немолодые супруги были на работе, а старушка «из бывших» еще в начале лета отъехала на дачу к какой-то своей давней приятельнице. И никак не должны были раздаваться здесь те звуки, которые донеслись до Коли: скрип, металлическое скрежетание и шепотом произносимые ругательства. Источник звуков располагался за распахнутыми двойными дверями Колиной комнаты, которые юноша всегда запирал на ключ, выходя из дому.

Всегда оставался запертым и еще один замок – в самой комнате, хоть и был недоступным (как надеялся Коля) для простого домушника. Именно с этим запором сражался теперь взломщик – под аккомпанемент душераздирающего мяуканья, которое доносилось из-за двери туалета, припертой ручкой швабры.

Подкравшись к своим дверям, Скрябин некоторое время стоял и наблюдал за незваным гостем. В Колиной комнате было чем поживиться: наследство Вероники Александровны оказалось изрядным. Здесь имелось множество дорогой посуды, антикварных ваз, статуэток и всяческих безделушек – вроде тибетской шкатулки, а на письменном столе лежала на самом виду ручка «Паркер» с золотым пером. Но на всё это взломщик (мужчина среднего роста, среднего телосложения и, судя по легкой сутулости спины и отсутствию части волос на голове – среднего же возраста) не обращал ни малейшего внимания. Он копался в замке старинного книжного шкафа – с цельными, без стекол, дверцами из мореного дуба, – и пробовал то одну отмычку, то другую из целого их набора, позвякивавшего на большом стальном кольце. Дверца возле замочной скважины была в нескольких местах поцарапана.