Целуй и танцуй. В поисках любви в Буэнос-Айресе - Марина Палмер

— А сколько тебе лет? — спросил он меня и сразу стал нравиться гораздо меньше.

— А сколько тебе лет? — эхом отозвалась я в надежде, что смогу выиграть немного времени и придумать хороший ответ.

— Двадцать один, — ответил красавчик. Черт, мое время уже истекло! — Ну так сколько лет тебе? — повторил он.

— Двадцать один… — протянула я задумчиво. Фраза прозвучала как вопрос. Мой разум отключился, и я запаниковала. Я ожидала, что он обзовет меня лгуньей прямо в лицо. Но, к моему изумлению, мне поверили. Ложь так просто сошла мне с рук! Должно быть, я нахожусь в лучшей форме, чем сама думала. Единственная проблема в том, что теперь я застряла в возрасте двадцати одного. Будет сложновато продолжать притворяться. Ведь придется стереть из памяти последние десять лет, так же как и пять стран, в которых я успела пожить за это время. Надеюсь, он не заметит никаких несоответствий.

Марсело действительно замечательно танцует. Интересно, любит ли он захваты…

23 апреля 1999 года

Прошлой ночью в «Алмагро» я снова встретила его, Марсело! И у меня нет никаких сомнений: он обрадовался мне не меньше, чем я ему. Сразу же подошел и безраздельно завладел моим вниманием. Обожаю, когда мужчины ведут себя подобным образом. Необычайно сексуально! Хорошо бы все поняли, как это приятно, когда партнер берет на себя инициативу.

Мы танцевали, и Марсело нашептывал мне на ухо какую-то милую ерунду. Его усы щекотали кожу. Милая ерунда оказалась переводом слов песни, под которую мы танцевали. Даже если бы я и говорила по-испански, все равно не поняла бы текста, ибо он был написан большей частью на лумфардо, воровском жаргоне Буэнос-Айреса.

Речь шла о некой Ивонн, молоденькой француженке. Какой-то мерзавец привез ее в Аргентину, соблазнил и, как водится, бросил. Бедняжке, чтобы выжить, пришлось стать проституткой.

Десять лет назад ты… como se dice?..

приплыла из Франции…

Мадемуазель Ивонн, теперь мадам.

Грустишь и пьешь шампанское…

Твои страдания чисты как снег…

А аргентинец, что привез тебя из Парижа…

Se borro… Он уехал, не сказав до свидания…

Возможно, перевод и нельзя было назвать безупречным с лингвистической точки зрения, но все его недостатки в избытке компенсировались выразительным полушепотом Марсело. Его версия казалась еще более прочувственной, когда он то крепче сжимал меня в объятиях, то поглаживал мою спину, чтобы подчеркнуть особенно печальный поворот сюжета.

Когда я впервые услышала мелодию танго здесь целых два года и три месяца назад, именно музыка всколыхнула меня, перевернула мне душу. Вовсе не обязательно понимать слова, чтобы проникнуться чувством утраты, тоски и ностальгии, которые звучат в мелодии танго. Я и не предполагала, что понимание слов песни может усилить возвышенную грусть музыки танца. Однако я ошибалась. Пока Марсело переводил — и совсем не важно, насколько точно он это делал, — мелодия казалась мне еще более выразительной, и, танцуя, я испытывала какое-то изысканное, почти болезненное наслаждение. Я начала понимать слова, музыка сделала мою печаль глубже, в то время как объятия мужчины, с которым я танцевала, действовали на меня успокаивающе. Сочетание страдания и облегчения вносило гармонию, делая возрождение к жизни необыкновенно ярким, незабываемым.

Не знаю, стоит ли просить Марту, мою преподавательницу по испанскому языку, включить в обучение лумфардо. С одной стороны, я хочу иметь возможность понимать слова песен танго, под которые танцую, а с другой — они станут мне понятны и без посторонней помощи. У Марсело не останется больше повода щекотать меня своими усами… Какая жалость!

4 мая 1999 года

Я начала брать уроки хореографии. Валерия оказалась права: в мире танго это единственный способ заставить окружающих воспринимать вас всерьез. Парни не станут даже и прикидывать, годитесь вы им в партнерши или нет, если только на вопрос: «Занимаетесь ли балетом?» — вы не ответите: «Да» (покраснев при этом).

По словам знатоков, учиться надо у Мигеля Ангеля Браво.

«Лучше его нет, тебе понравится, вот увидишь», — заверила меня Валерия. (Мы пили мате. Надо же, как быстро человек входит во вкус — я тоже уже пристрастилась к этой слегка пахнущей дымом горечи. Единственное, что меня огорчало, — от мате темнеют зубы. Мои уже начали походить на зубы Гектора.)

Облачившись на первом же занятии в трико и колготки, я почувствовала себя скверно. Балет напомнил мне, какая я неуклюжая и коренастая, простушка, а вовсе не та грациозная пава, какой старалась выглядеть. Может быть, кто-то и считает широкую спину и мощные плечи сексуальными, для меня же это источник постоянного недовольства собой. А уж ноги… Короткие и полные, с чересчур накачанными бедрами. Ну ладно, икры у меня восхитительные. Ноги благодаря им смотрятся выигрышно, однако это всего лишь иллюзия. Почему, ну почему я не могла родиться такой же высокой и стройной, как моя сестра? Почему природа наградила меня этим ужасным телом? Стыд. Иногда я чувствую себя переодетым мужчиной, особенно сейчас, когда на мне трико!

У станка меня охватили воспоминания. Вот мне пять лет. Я провалила первый в своей жизни экзамен. По хореографии. Думаю, вполне можно считать, что большая часть моих неврозов берет начало именно с того дня. Для меня балет превратился в муку, постоянный источник унижения и обиды. Помню, какое ужасное чувство я испытывала всякий раз, когда, глядя на себя в зеркало, пыталась сделать плие.

— Почему у других девочек все получается? — горько спрашивала я себя.

— Только посмотрите на нее! — восклицала учительница. — Нужно работать над осанкой, — предупредила она маму. — Втяни живот, милочка! И попу. — Это мне. Далее следовал тычок в живот тростью, затем шлепок ею же по попе.

В девять лет ничего не изменилось. Все мои многообещающие формы остались при мне.

— Нельзя, чтобы она танцевала на пуантах, — сказала как-то моя мама преподавательнице. — У нее и так уже перекачаны мышцы бедер, и я боюсь, как бы не стало еще хуже.

«Я слон», — подумала я тогда о себе.

И вот больше двадцати лет спустя я перед той же проблемой. Правда, я научилась защищаться от такой катастрофы, как переживания по поводу собственной внешности. Мне как-то удалось повысить самооценку, и я предпочитаю не подвергать ее испытаниям более, нежели в том есть необходимость.

Но стоя в колготах и трико перед зеркалом, я мечтала умереть. Даже не знаю, что было хуже: психологический дискомфорт или физическая боль, которую мне пришлось вынести (поначалу я не догадывалась, что мне будет так больно). Как хорошо, что я, похоже, родилась мазохисткой!

Группа принялась разминаться.

Я сидела, широко расставив ноги, в то время как учитель пригибал мою спину вперед. Я утыкалась носом в пол, грязь и пыль лезли мне в рот.