Золотая дева - Виктор Снежен

— А я?! — упавшим голосом вопросил Костя. — Возьмите меня в Питер, товарищ Кречетов.

Антон задумался. В принципе, парня можно было взять. В конце концов, это он ведь вышел на Батона и таинственного «Гоблина». К тому же, иметь толкового помощника в таком щекотливом деле вовсе не помешает.

— А как с начальством твоим?

— Договорюсь, — уверенно сказал Костя. — Я тут круглые сутки две недели не отходил от станка. По-хорошему, у меня одних отгулов должна быть неделя.

— Если получится с начальством, я не против, — сказал вслух Кречетов. — Только поедешь инкогнито.

— Это как ещё? — не понял Костя.

— Неофициально и за свой счёт, — пояснил Антон. — Извини, зачислить в оперативную группу я тебя не смогу.

— Пусть будет инкогнито, — вздохнул Костя.

Как и было обещано, отъезд гостей фестиваля состоялся на следующий день. Был дан последний завтрак, произнесены прочувствованные речи, прозвучали гимны, и пёстрая толпа художников, писателей и работников культуры устремилась к сияющим под солнцем автобусам.

Иван Степанович Дольский плакал и вытирая с лица слёзы облегчения, махал отбывающим.

— В добрый путь, друзья, в добрый путь, — восклицал он и тихо вздыхал.

Музей выстоял очередное нашествие почти без потерь. Пара разбитых окон, сбитая с петель дверь, испорченная люстра да дюжина прожжённых окурками простыней. Пустяки. В прошлые годы фестивали проходили куда разрушительней. Даже украденная картина возвратилась на положенное ей место. И всё же было грустно расставаться с этим безумством праздника, с этим молодым бесшабашным весельем. Вот скроются из виду украшенные флагами и шарами автобусы и увезут с собой частичку его души, его молодости. Завершится ещё один сезон, и станет он, Иван Степанович Дольский, ещё на один год старее.

Прощально сигналя, развернулся и выехал со стоянки первый автобус, за ним второй. Замешкался лишь третий, последний, куда грузили отчаянно пьяного Апашина. Живописец рвал с себя простыню, предъявляя миру измождённую нагую натуру, и громогласно прощался с сотрудниками музея, кучкой сбившимися вокруг директора:

— До свиданья, друзья, до свиданья, — выкрикивал он нечто есенинское. — Вы навечно у меня в груди. Предназначенное расставанье обещает встречу впереди…

Апашина подняли на руки и внесли в автобус. Двери с шорохом закрылись, и последний транспорт покинул опустевший двор.

Однако, за первым же поворотом дороги, в километре от имения, автобусы были остановлены. Антон Кречетов устроил отъезжающим прощальный обыск. Смысл мероприятия был прост: если среди отъезжающих есть преступник, то он мог бы прихватить с собой и часть клада. Антон пошёл на примитивную хитрость: окончив допросы, он ещё с вечера попрощался со всеми фигурантами и пустил слух, что полицейский пикет снят с дороги. Если преступник не семи пядей во лбу, вполне мог бы и клюнуть на провокацию.

Негодующих пассажиров вежливо вывели в чисто поле и каждого, вместе с багажом, обшарили металлоискателем. Проверка заняла не более получаса и не обнаружила решительно ничего. Преступника среди отъезжающих не было.

Либо он оказался умнее следователя.

Когда Антон вернулся, в особняке чувствовалась сиротливая опустошённость. Так неприкаянно всегда бывает после многолюдных праздников. Особняк казался замершим, на лужайке не было ни души, не гремела музыка, не звенел смех над главной поляной.

Лишь одинокий воздушный шарик гонял по стриженой траве лёгкий июньский ветерок.

И никому не ведомо, улетели серые чайки или остались здесь, притаились невидимые, до поры до времени…

Костю Антон нашёл в его крохотном номере, сосредоточенного и полностью готового к выезду. На полу стояла собранная дорожная сумка, на столе сложенный ноутбук и аппаратура для спутникового интернета.

— Едем? — коротко спросил он.

— Да. Только попрощаемся с Иваном Степановичем.

Они погрузили Костины вещи в багажник авто и отправились к особняку.

Дольский принял их в своём кабинете, ставшим и для Антона таким привычным.

— Забираете, значит, Костю? — спросил он, пожимая руку Антона и глядя на следователя усталым грустливым взглядом.

— Забираю, — признал Антон. — Костик ваш молодец. Здорово помог мне.

— Так вы всё-таки не сдаётесь? Ищете? — спросил Дольский, заметно оживляясь. — Ах, как бы хотелось посмотреть на этот клад! — он азартно потёр руки. — Мы бы такую экспозицию сделали!

Он мечтательно покачал седой головой.

— Будет вам экспозиция, обязательно будет, — твёрдо пообещал Антон. — Кстати, сундук, в котором хранился клад, вам передадут по окончании следствия.

— Очень был бы признателен, — прижал ладони к груди директор. — Вещь исключительно оригинальная и представляет музейную ценность.

А вам удачи, Антон Васильевич. Надеюсь, найдёте того мерзавца.

Он ещё раз пожал руку Антона.

Пора было отправляться.

Спустившись к машине, оба, не сговариваясь, оглянулись, подняв головы вверх. Из эркера им махали сгрудившиеся сотрудники. И отчаяннее всех, обеими руками сразу — Даша.

— Я скоро вернусь, — крикнул девушке Костя, садясь в машину.

Антон включил зажигание и авто, шурша шинами по сухому гравию, покатило прочь от согретого солнцем особняка.

Конец первой части.

Пётр Канарский происходил из интеллигентной питерской семьи. Его дед был знаменитым тенором в Мариинке, отец — известным в городе адвокатом. Маленький Петя рос среди картин, фарфоровых и бронзовых статуэток, антикварных вещей. Особенно ему нравились шахматы. Его поражали вырезанные из слоновой кости величавые слоны, надменные ферзи, суровые пешки… Позже, когда Петя вырос и узнал, сколько стоят эти, купленные ещё прадедом шахматы, он проникся к ним уже другим, меркантильным трепетом.

Юный Канарский стал одержимым собирателем. Он коллекционировал всё подряд: почтовые марки, монеты, перочинные ножи, пивные крышки. Однако, если выпадал случай продать что-то из коллекции с хорошим наваром, он делал это незамедлительно.

К тридцати годам Пётр Канарский имел неплохую коллекцию старинных монет, бронзы и живописи, а также — завидные связи среди серьёзных коллекционеров. Понимая, что истинной мечтой перекупщика является вовсе не Россия, Канарский наладил выходы за границу. На этом он и погорел. Первый срок Пётр Канарский получил за попытку вывезти прижизненное издание сказок Пушкина. Подвела перекупщика банальная жадность. Сказки достались задёшево от известного в Питере домушника Васи Баламута. Их бы припрятать до поры да подождать, пока уляжется шмон после кражи. Но засвербело в пустом кармане — и поехал Канарский в Хельсинки, к знакомому по прошлым делам барыге. Взяли Петра Канарского на досмотре, и засиял ему первый срок.