Аферист его Высочества - Евгений Сухов

Лихачев призадумался. И вспомнил, что кто-то ему уже говорил про эту страсть к Тициану великой княгини.

А что? Это выход. Продать одного Тициана, купить дом под музей и заняться его подготовкой. Ведь наверняка придется кое-что перестраивать, реконструировать, приобретать необходимое музейное оборудование и инвентарь. На это может уйти не один год. В конце концов, всегда следует чем-либо поступаться для достижения главной цели…

– И что я должен сделать, чтобы великий князь Михаил Николаевич по приезде в Казань изволил прийти ко мне и приобрести Тициана? – посмотрел на Севу Андрей Федорович.

– Я думаю, написать ему письмо. А поскольку Его Высочество – человек военный и привык к четкому и ясному изложению мыслей, – Долгоруков невольно глянул на «Мадонну с Младенцем», глядящую на Севу с немым укором и печалью, и отвел от нее взор, – вам надлежит без обиняков и прямым текстом изложить ему свое предложение о продаже картины.

– Вы совершенно правы! – решил все для себя Андрей Федорович. – Я именно так и сделаю. Благодарю вас…

Что ж, часть задуманного плана была исполнена. Можно было откланяться и уходить.

– А я признателен вам за наставления. Я тоже именно так и сделаю, как вы мне посоветовали, – произнес Долгоруков. – А теперь, – Всеволод Аркадьевич слегка склонил голову, – разрешите откланяться. Я и так занял у вас слишком много времени.

– Это время я провел с пользой, – ответил Андрей Федорович и доброжелательно посмотрел на Севу. – Если возникнут какие-либо вопросы – милости прошу.

– Не премину, – снова склонил голову Долгоруков. – И буду надеяться на ответный визит. Я живу в собственном доме на Старогоршечной.

Сева кинул быстрый взгляд на «Мадонну с Младенцем». Последний по-прежнему смотрел в сторону, а Непорочная Дева глядела на Долгорукова с неизбывной укоризной.

– Непременно-с, – ответил Лихачев. И, проводив гостя, сел за письмо. Начиналось оно так:

Ваше Императорское Высочество,

Михаил Николаевич.

Не будучи знакомым с Вами, все же смею писать к Вам, Ваше Высочество, и вот по какой причине…

– Ну, как все прошло?

– Вроде бы все складно.

– Лихачев ничего не заподозрил?

– Нет, я думаю.

– Хочется верить…

Сева посмотрел в глаза собеседника:

– Коли хочется верить – верь.

Неофитов хмыкнул и после короткого молчания спросил:

– Он напишет письмо?

– Надо думать, – Долгоруков усмехнулся, – вовсю уже пишет. Или написал уже…

– А сработает? – все продолжал спрашивать неугомонный Африканыч.

– Считаю, что да.

– И что тогда?

– А тогда ты едешь в Первопрестольную и ищешь Сизифа. Нет, не ищешь. Находишь.

– А он на свободе? – с тревогой спросил Африканыч.

– Я не знаю. Сам выяснишь.

– А если его опять закрыли? Что делать будем?

– Будем надеяться, что не закрыли, – слегка нахмурился Сева. – Определишься на месте.

– Понял. – Неофитов чуть помолчал, очевидно, обдумывая только что пришедшую мысль, которую тут же прогнал. – И сколько ты даешь мне времени на все про все? Вернее, сколько ты даешь времени Сизифу?

– Месяц, – ответил Всеволод Аркадьевич и очень серьезно посмотрел в глаза Неофитова. – Самое большее…

* * *

Десять лет – это много или мало? Для жизни – вроде много. Как-никак довольно значительная ее часть. А как оглянешься назад, так вроде всего ничего. И пролетели они совсем незаметно. И быстро. Подобно мигу!

Именно десять лет прошло со времени суда над «Червонными валетами», и через пару недель Африканыча и еще восьмерых «валетов» повезли в Западную Сибирь, в ссылку. Им еще повезло. Ведь лучше север Сибири, чем юг Сахалина. Так они шутили. Не очень весело, правда.

И именно десять лет он не был в Москве. Так что судите сами, много это – десять лет – или мало…

Мощный новехонький «Ферли», остановившись и выпустив пары, замер. Из разноцветных вагонов, невесть куда спеша, стали выходить пассажиры. Все они были отчего-то хмуры, хотя в начале пути, когда рассаживались по вагонам, настроение у всех, или почти у всех, было жизнерадостное. Оно и понятно: начало дороги бодрит и возбуждает, конец пути навевает усталость и некую печаль. Наверное, оттого, что путь завершен. Путь – он как цель: когда к ней движешься, то полон энергии, сил и радости от движения к цели. А вот когда цель достигнута, ожидаемой радости почему-то не испытываешь. И задаешься не очень веселым вопросом: а что дальше?

Африканыч в начале пути тоже испытывал подъем душевных и физических сил. К тому же предстояла встреча с Москвой, в которой не был десять долгих лет. Это как встреча с любимой женщиной после долгой разлуки: ты просто сгораешь от нетерпения поскорее увидеться, подгоняешь время и мучаешься вопросами, как она, не изменилась ли? И любит ли тебя по-прежнему?

Зеленые вагоны третьего класса опустели первыми. Публика в них ехала самая разношерстная: крестьяне, мещане, коммивояжеры, выходящие в тираж актриски и карточные шулера, «срубившие» за дорогу пару-тройку червонцев. Ехали цеховые, мелкие торговцы, намеревающиеся купить в древней столице на грош пятаков (напрасно, кстати, надеющиеся), и прочая шелупонь, рассчитывающая, что в Москве им будет житься слаще и лучше, нежели в Торжке, Мокрой Слободе или починке Красная Выпь. Были еще приходский священник, парочка беспашпортных бродяг и несколько бедных студентов, по обличью и одежде мало отличающихся друг от друга.

Публика из синих вагонов была более степенной и «чистой». Во втором классе предпочитали колесить люди деловые. А еще не сильно богатые, то есть небогатые вовсе. Здесь гуськом, друг за другом, потянулись к извозчичьей бирже разной гильдии купцы (включая и первую гильдию) и коммерции советники. Эти пуще собственного ока ценили время и копейку. Конечно же, они могли ехать и первым классом, но зачем переплачивать несколько рублей, когда лично для себя можно устроить такой же комфорт, как и в первом классе? Надо просто скрутить в бараний рог вагонного кондуктора – и все будет.

А еще вторым классом предпочитали ездить дворяне, у которых за душой ни черта не было, но до зеленых вагонов третьего класса опускаться было никак нельзя. Следовало – хоть тресни! – держать марку и из последних сил производить на окружающих и самого себя впечатление вполне респектабельного господина.

Еще ехали здесь матроны семейств с целым выводком детей и их мамками и няньками. Дети, в отличие от взрослых, были веселые и шумные, как и в начале пути, и это раздражало остальных пассажиров синих вагонов.

Во втором классе предпочитали ездить также чиновники мелкой и средней руки, гимназические учители и инспекторы, магистры и экстраординарные профессоры, которым до ординарного профессора (не говоря уж о профессоре «полном») было еще расти и расти.