Последний барьер - Дик Фрэнсис

Джерри знал, что на почте я провожу минут пятнадцать, и, не занимая свой мозг подозрениями, проводил это время в магазине по соседству, в отделе игрушек. Он регулярно покупал детские комиксы за четыре пенса и последующие дни счастливо хихикал, рассматривая пестрые картинки. Читать он не умел и часто просил меня объяснить, что написано под картинками, поэтому вскоре я близко познакомился с приключениями обезьянки Мики и Флипа Маккоя.

После почты мы снова садились на мотоцикл и проезжали пару сотен метров — перекусить в кафе. Мы с Джерри заказывали и с неописуемой радостью уплетали бараньи отбивные, яичницу, вяловатый картофель с зеленым горошком. За соседними столами подобным же образом развлекались Чарли и другие конюхи.

Перед уходом я и Джерри набивали карманы плитками шоколада, чтобы компенсировать голодный паек у Хамбера, но этих запасов хватало ненадолго, потому что рано или поздно их находил Регги.

К пяти часам мы возвращались в конюшню, я снова упаковывал мотоцикл. Неделя кончалась, и самым счастливым воспоминанием о ней была кружка теплого пива. А впереди все то же — семь унылых тягостных дней.

Я снова и снова перебирал в уме все, что слышал или видел со дня приезда в Англию. Самое существенное, значительное — это, конечно, поведение Супермена в Стаффорде. Он находился под воздействием допинга, он был двенадцатый в серии. Но заезд не выиграл.

Потом я изменил направление этих мыслей. Он находился под воздействием допинга и не выиграл. Но был ли он двенадцатый в серии? А почему не тринадцатый? Или даже четырнадцатый? Ведь возможно, что не повезло не только Супермену.

В мою третью субботу у Хамбера я обратился к Октоберу с просьбой найти газетную вырезку, которую хранил Томми Стэплтон. Это была заметка о том, как на скачках в Картмеле в паддоке взбесилась какая-то лошадь и убила женщину. Я просил его собрать сведения об этой лошади.

Через неделю пришел отпечатанный на машинке ответ.

"Выпускник, уничтожен в прошлом году на троицын день на скачках в Картмеле, графство Ланкашир, ноябрь и декабрь позапрошлого года провел в конюшне Хамбера. Хамбер купил Выпускника после облегченного стипль-чеза и продал с аукциона в Лестере около двух месяцев спустя.

Но: Выпускник взбесился перед началом скачек. Он был записан в заезд с гандикапом, а не на облегченный стипль-чез. Кроме того, финишная прямая в Картмеле относительно короткая.

Все эти факты выпадают из общего рисунка.

У Выпускника были взяты пробы на допинг, но анализы показали отрицательный результат.

Что случилось с Выпускником, никто объяснить не смог".

Томми Стэплтон, наверное, до чего-то додумался, иначе он не стал бы вырезать эту заметку; все же у него, видимо, были сомнения, и он, прежде чем действовать, решил сам все проверить. Проверка его и погубила. Теперь я в этом твердо убежден.

Я разорвал письмо и поехал с Джерри в сторону кафе. Надо быть осторожным, опасность ходит где-то рядом... Впрочем, аппетит у меня не испортился, пообедал я с удовольствием — хоть раз в неделю проглотить что-то съедобное.

Через несколько дней во время ужина я перевел разговор на скачки в Картмеле. Что это за скачки, спросил я, никто не знает?

Оказалось, там бывал пьянчуга Сесл.

— Сейчас там уже не то, что было раньше, — угрюмо пробурчал он, не заметив, как Регги вытащил у него из-под носа кусок хлеба и маргарин.

— А что было раньше? — не отступал я.

— Раньше была ярмарка. — Он икнул. — Карусели, качели, представления разные. По праздникам, на День троицы, к примеру. Единственное место, кроме Дерби, где на скачках есть качели. Но сейчас это дело прикрыли. Народ мог там как следует поразвлечься, так нет, жалко стало. А кому она мешала, эта ярмарка?

— По карманам можно было пройтись, — авторитетно заметил Ленни.

— Точно, — согласился Чарли, который еще не решил, стоит ли относиться к Ленни, как к равному, — ведь тюрьма в Борстале не идет ни в какое сравнение с местами, где бывал он.

— Там и собачьи бега устраивали, теперь и их прикрыли. А было на что посмотреть — хорошо бегали собачонки. Да вообще в Картмеле, бывало, отдыхаешь душой и телом. А сейчас? Как в любой дыре. Не лучше, чем где-нибудь в Ньютон Эбботе. Теперь там что праздник, что будни — все одно и то же. — Он рыгнул.

— А что там были за собачьи бега? — спросил я.

— Бега как бега. — Он глупо улыбнулся. — Один забег у них был до скачек, один — после, а теперь, сукины дети, все прикрыли. Последнюю радость у людей отнимают, чтоб они сдохли. Правда, — он хитро прищурил глаз, — для своих людей собачьи бега все равно остались, даже ставочки можно делать. По утрам проводят. Не там, где ипподром, а на другом конце деревни.

— Собачьи бега? — недоверчиво переспросил Ленни. — Ты не заливай! Куда же это собаки побегут без дорожки? Да и электрического зайца там, небось, нет...

Сесл неловко качнул головой в сторону Ленни.

— А никакой дорожки и не надо, — с серьезной миной невнятно пробормотал он. — Им нужен след, голова два уха! Какой-нибудь ханурик берет мешок с анисовым семенем, парафином, еще какой-нибудь дрянью и тянет этот мешок километр-другой вокруг холмов, по лесу. А потом спускают собак. И какая первой пробежит весь след и вернется обратно, та и выиграла.

— А в том году ты в Картмеле не был? — спросил я.

— Нет, — с сожалением признался Сесл. — Не был. Там в том году женщину убило, вот было делов-то.

— Это как же? — Ленни даже подался вперед.

— Одна лошадь распсиховалась в паддоке для показа да как сиганет через ограду — и прямо на какую-то дамочку. Приехала, называется, подышать свежим воздухом. Да, уж она, бедняга, точно не на ту лошадку тогда поставила. Эта спятившая кляча размолотила ее почище мясорубки, пока прорывалась сквозь толпу. Далеко она, ясное дело, не ускакала, но лягалась вовсю, еще одному мужику успела ногу сломать. Ну а потом притащили ветеринара, и он ее шлепнул. Сошла с ума, говорят, вот и все дела. Мой дружок был там рядом, у него в том же заезде лошадь скакала. Картинка, говорит, была не из приятных: эта несчастная бабенка, растерзанная в клочья, истекала кровью прямо у него на глазах. Эта жуткая история произвела на всех тяжелое впечатление. На всех, кроме Берта, который был глух и ничего не слышал.

К концу моего первого месяца ушел Регги (жаловался на постоянное недоедание), и через пару дней на смену ему явился совсем еще мальчишка с лицом младенца и фальцетом сообщил, что его зовут Кеннет.

Среди этой бесконечной процессии отребья всех сортов я пока оставался ничем не примечательной личностью. Я старался по возможности не привлекать внимания Хамбера: если он выделит меня из общей массы, я вообще ничего не смогу добиться. Он отдавал приказания, я их выполнял. Если я что-то делал не так, как ему хотелось, он ругался и наказывал меня, но не больше Других.