Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь» - Това Фридман

вышек по всему периметру украинские добровольцы. Они присоединились к нацистским силам по собственной воле, потому что разделяли их патологическую ненависть к евреям. Во всяком случае, украинцы точно были более фанатичны, чем некоторые немцы. Они бы без колебаний убили нас, появись у них хоть полповода.

Пока мы распаковывали вещи и устраивались, мама объяснила мне правила, соблюдая которые я смогу остаться в живых.

— Нас с папой не будет дома большую часть дня. Мы будем работать на заводе боеприпасов. Ты будешь предоставлена сама себе, и теперь ты несешь личную ответственность за свою собственную безопасность. В течение дня кто-нибудь даст тебе что-нибудь поесть, а мы дадим тебе еще что-нибудь, когда вернемся ночью.

Для меня это стало совершенно новым опытом. Я никогда раньше не оставалась одна. Я никого здесь не знала, кроме Рутки, одной из моих подруг из Томашув-Мазовецки, которая оказалась среди привезенных в Стараховице детей. Но мы понятия не имели, где разместились она и ее семья. Как в итоге выяснилось, за все время нашего заключения в трудовом лагере увидеть Рутку мне так и не придется. Территория лагеря была просто огромной.

В ночь на 5 сентября 1943 года я впервые в жизни имела возможность спать одна, но я не решилась ею воспользоваться и вместо этого забралась в постель к своим родителям, как прежде.

На следующее утро, перед тем как отправиться на работу, мама еще раз втолковывала мне правила поведения в этом месте.

— Ты должна вести себя так, как я сказала. Иначе немцы убьют тебя. Ты понимаешь?

— Да, мама.

— Всегда отходи в сторону, когда мимо проходит немец. Не беги, просто отойди в сторону.

— Я поняла, мама.

— Что бы ты ни делала, не смотри им в глаза, категорически. Смотри на что-нибудь другое. Например, на их ремень. Не выше этого уровня. И помни, что, если в момент встречи на тебе есть головной убор, например шарф или шляпа, надо его снять. И последнее, заведи руки за спину и сцепи их вместе. Поняла? Точно поняла?

— Да, мама.

Чтобы убедиться, что это покорное поведение укоренилось во мне безукоризненно, мама тренировала меня каждый день, прежде чем отправиться на фабрику. Она будила меня в пять часов утра и притворилась немкой, громко расхаживая по комнате, как будто на ней были высокие сапоги. Я делала именно то, чему она меня учила: отходила в сторону, наклоняла голову и закладывала руки за спину.

Затем родители целовали меня и забирались в один из ожидающих грузовиков. Фабрика, на которой они работали, находилась примерно в получасе езды. Увозили их с рассветом, и я не видела их до поздней ночи.

Я могла бы сидеть в бараке одна, но тишина пугала меня. Все взрослые уходили на работу, и поначалу других детей я не видела и не слышала. Место казалось совершенно пустым. Я выходила на улицу, потому что там мне было не так страшно, хотя украинцы и наблюдали за мной с вышек. Другие дети, должно быть, приняли такое же решение. Девочек оказалось не так много, но я заметила группу мальчиков, бегающих вокруг и играющих в какие-то шумные игры под пристальными взглядами охранников.

Когда я попросилась поиграть вместе, они ответили, что примут меня только в том случае, если я соглашусь играть еврея. Разумеется, все они сами были евреями, но теперь хотели быть нацистами. (Дети часто отождествляют себя с агрессором, и неудивительно, что, пережив насилие, мальчики захотели повторить мощь и превосходство немцев в игре.) У девочки, еще и гораздо младше них, шансов сыграть нациста просто не было. И поскольку драться я не умела, я всегда выступала жертвой. Они нашли палки, объявили, что это винтовки, и мне пришлось со всех ног убегать, а они гнались за мной, издавая звуки выстрелов и крича: «Стой, грязный еврей, или мы убьем тебя!»

Когда они ловили меня, то слегка ударяли по мне палками. Иногда один из мальчиков увлекался, забывал, что это всего лишь игра, и бил довольно больно. Тогда я убегала, пряталась среди бараков и ждала, пока родители не вернутся домой. Или я убегала к нашему зданию и пряталась там. Но вскоре я забывала о боли и возвращалась. Я предпочитала быть снаружи с другими детьми, пусть и с вероятностью, что мне достанется. Для меня было важнее иметь хоть какие-то отношения, чем никаких. Что мне сейчас интересно, так это то, что я предпочитала страх одиночеству. Психологи признали бы, что я демонстрировала признаки человека, находящегося в деструктивных отношениях, когда одна сторона причиняет боль другой, а та согласна терпеть. И это еще мягко сказано, когда речь заходит о моей тогдашней жизни.

От воспроизведения наших ежедневных невзгод в игре просыпался совсем недетский аппетит. Иногда, в середине дня, кто-нибудь давал нам немного еды. Обычно это был кусок хлеба или немного супа. Но этого всегда было недостаточно, и мы постоянно маялись от голода. Обычно мы направлялись к зданию кухни и рылись в мусорных баках. Мы редко находили что-нибудь съедобное, если же находили, то пожирали немедленно. Но в конце рабочего дня я всегда была уверена, что поем. Моих родителей кормили во время смены на фабрике. Немецкое руководство понимало, что рабы должны поддерживать энергию на высоком уровне. И мама всегда приберегала что-нибудь из еды для меня.

Все это время мы разыгрывали свои детские фантазии под пристальным взглядом украинских охранников в сторожевых башнях. Хотя они и выглядели угрожающе, я никогда не видела, чтобы они открывали огонь. При этом в Стараховице нам часто напоминали о том, что граница между жизнью и смертью была тонкой, как бритва.

Однажды всех в лагере вызвали на центральную площадь — Appellplatz. По всему комплексу были установлены громкоговорители, и тон резкого голоса, делавшего объявление, не оставлял места для сомнений. Собрание носило обязательный характер.

— Я хочу взять тебя сейчас с нами, чтобы показать тебе, что с тобой случится, если ты не будешь следовать их правилам, — сказала мама. — А еще я это делаю, чтобы ты поняла, что меня здесь нет и позаботиться о себе должна ты сама.

Сотни обеспокоенных людей вышли на площадь. Я как можно крепче сжала мамину руку. Все взгляды были прикованы к женщине, которая была привязана веревкой к столбу. Ее руки были связаны за спиной.

Приставив мегафон ко рту, офицер в форме изложил суть ее «преступления». По мнению немцев, эта женщина нарушила одно из главных правил лагеря в Стараховице. Она проявила неуважение.

У женщины хватило