Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

момент он наклонился и, высунув кончик языка, слизнул эти пронизанные светом хрустальные капли. Почувствовав, как тело под ним напряглось, он с усмешкой сказал:

— Почему же ты все еще такой же чувствительный?

Если бы он сказал что-то такое раньше, Чу Ваньнин мог бы разъяриться и крикнуть «убирайся», но сейчас, его почти мертвое сердце было полно скорби и отчаяния, поэтому он лишь закусил губу и не только не стал браниться, но и вообще не издал ни единого звука.

Вот только, будь то кончики пальцев или каждая косточка в его теле, он по-прежнему не мог сдержать легкой дрожи. Как же он ненавидел эту позорную потерю самоконтроля.

Видя его дискомфорт, Тасянь-Цзюнь наоборот начал успокаиваться, чувствуя себя все свободнее и непринужденнее. Глядя на то, как под воздействием зелья растерянное лицо мужчины под ним постепенно заливается румянцем, он неспешно протянул:

— Кстати, он ведь не входил в тебя сзади, не так ли? — его рука опустилась еще ниже, и он прошептал на ухо. — Скажи мне, там ты как и прежде, все такой же тугой?

С таким красивым лицом он говорил такие грязные слова. Его голос становился все более завораживающим и обольстительным, кончики пальцев двигались все смелее и беззастенчивей, а под воздействием любовного снадобья ощущения от его прикосновений казались еще более яркими и возбуждающими. Тасянь-Цзюнь посмотрел на лицо человека, по которому тосковал днем и ночью, и, тяжело сглотнув, охрипшим от страсти голосом произнес:

— Если ты не ответишь, тогда я просто сам попробую войти… позволь мне проверить, скучал ли ты по мне внутри…

Это снадобье оказалось очень эффективным средством и подействовало очень быстро. К этому моменту спина Чу Ваньнина уже онемела, во всем теле не осталось сил даже на то, чтобы двинуть пальцем, так что ему оставалось лишь позволить Тасянь-Цзюню закинуть его ноги себе на плечи и войти в его тело.

Он резко закрыл глаза, и ресницы его затрепетали.

Это было совсем иначе, чем было с Мо Жанем. Тасянь-Цзюнь всегда ленился уделять время на предварительные ласки и был не особо нежен в постели. Чу Ваньнин ясно слышал, как он снимает одежду, а в следующее мгновение уже почувствовал давление его обжигающе горячего члена, который был в полной готовности и жаждал поскорее вторгнуться в его тело.

В этот момент снаружи вдруг кто-то постучал в дверь:

— Ваше величество, старший великий мастер просит вас…

— Убирайся!

Одновременно с этим грубым криком раздался звон разбитого фарфора. Это Тасянь-Цзюнь схватил стоявшую на прикроватном столике чашку и запустил ею в дверь, прежде чем не умеющий правильно расставлять приоритеты слуга не ворвался в комнату.

Дверь в зал тут же захлопнулась и после этого больше никто не осмеливался пытаться войти, чтобы им докучать.

Проведя огрубевшей подушечкой большого пальца по губам Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь сказал:

— Вот видишь, здесь остались только ты и я. И можем быть только ты и я.

За окном ветер и дождь сменяли друг друга[294.3], грохотал гром и сверкали молнии.

В опустевшем на долгие годы Дворце Ушань император наконец-то принимал на своем ложе того, кто ушел навеки, но все же вернулся[294.4]. Тасянь-Цзюнь сосредоточенно наблюдал за каждым изменением в лице и теле Чу Ваньнина, как под воздействием афродизиака его бледная кожа расцветает румянцем, и чувствовал, что этой ночью возрождается тот огонь, что много лет назад погас в его сердце.

Его наложница Чу, его Ваньнин, его вновь разгоревшийся уголек в мире людей[294.5].

В этот момент за этим пологом все утраченное тепло вновь вернулось в его объятья.

— Больше никто не сможет нас потревожить. Учитель… наложница Чу этого достопочтенного, — Тасянь-Цзюнь прижался к Чу Ваньнину еще сильнее и, наклонившись к его уху, тихо сказал, — говорят, встреча после долгой разлуки прекрасней медового месяца. Ты так долго был в разлуке со мной, и, как видишь, этот достопочтенный не из тех, кто уклоняется от исполнения супружеского долга.

На этих словах его рука скользнула вниз и обхватила ладонь Чу Ваньнина.

Тасянь-Цзюнь поймал судорожно сжатые в кулак дрожащие пальцы и один за одним разогнул их, после чего поднес к своим губам и поцеловал каждый. После этого он с силой потянул руку Чу Ваньнина вниз и заставил крепко обхватить его уже давно отвердевший, перевитый набухшими венами огромный член.

— М-м… — почти намеренно низко и хрипло застонал Тасянь-Цзюнь, похоже желая заставить Чу Ваньнина ощутить стыд от подобного служения мужчине. Пусть Чу Ваньнин уяснит, что это придавившее его сверху тело принадлежит Наступающему на бессмертных Императору, который не страшится ни небесной кары, ни адской бездны, а не этому трусливому образцовому наставнику Мо, который вечно всего боится.

Этот ненавистный образцовый наставник…

От одной мысли о той заботе и ласке, что он получил от Чу Ваньнина в этой жизни, пламя ревности вновь вспыхнуло и обожгло разум Тасянь-Цзюня, раскалив докрасна черные глаза.

Насильно удерживая руку Чу Ваньнина так, чтобы она плотно обхватывала его член, он несколько раз толкнулся в его ладонь и страстно прошептал в раскрасневшееся ухо Чу Ваньнина:

— Любимая наложница, ты чувствуешь это?

— …

— Этот достопочтенный задолжал тебе за эти годы столько милостей, ты ведь сильно соскучился? — его до краев переполняло желание. Он тяжело сглотнул, и его хриплый низкий голос вонзился в плоть и кости Чу Ваньнина. — Ничего, ночь длинная… можем делать это столько, сколько захочешь. Этот достопочтенный обязательно накормит своего любовника, без стыда и досыта.

Очевидно, что он сам жаждал этого до смерти, жаждал так, что сердце безудержно билось о грудную клетку, а глаза покраснели от ревности. Жаждал так, что не мог дождаться, когда же сможет стать еще ближе. Жаждал так, что мучительно сожалел, что не может выпить всю его кровь и проглотить его плоть и кости, навсегда сделав только своим. Однако, не желая это признавать, Тасянь-Цзюнь продолжал утверждать, что именно Чу Ваньнин этого желает, а сам он лишь бескорыстно удовлетворяет желания своего любовника.

И действительно Тасянь-Цзюнь, и только Тасянь-Цзюнь, все еще мог пробудить мертвое сердце[294.6] Чу Ваньнина и вытащить из него хоть какие-то крупицы эмоций живого человека.

Чу Ваньнин вдруг распахнул свои покрасневшие затуманенные страстью глаза и сердито уставился на него. Однако Тасянь-Цзюнь был полностью удовлетворен такой реакцией и с довольным вздохом сказал:

— Как же давно ты так не смотрел на этого достопочтенного. Когда видишь такой