Дом правительства. Сага о русской революции - Юрий Слезкин

Пятницкий с сыном Владимиром (в первом ряду слева) и соседями по даче

Утром Юлия поехала на работу (она работала инженером в проектном бюро). Вечером шофер привез ее обратно и сказал, что на следующий день машины не будет. «Тут я поняла, что арест состоится очень скоро. Пятницкому об этом не сказала, обедали в тягостном молчании. От Пятницкого осталась только тень, он похудел наполовину. Никаких сентиментальностей не проявляла я по отношению к нему, для меня он был все эти дни какой-то особенный нездешний. Об обычном мы с ним вообще никогда не говорили (о житейских делах и обычных чувствах)». С ними был их шестнадцатилетний сын Игорь. Двенадцатилетний Владимир был в Артеке (вместе со Светланой Халатовой, среди прочих)[1639].

Машина в Первом дворе

В ту ночь за Пятницким пришли. «Не успела я встать, как в комнату вбежал высокий, бледный, злой человек, и когда я встала с постели, чтобы набросить на себя халат, висевший в шкафу, он больно взял меня за плечо и толкнул от шкафа к постели. Он дал мне халат и вытолкнул в столовую. Я сказала: «Приехали черные вороны, сволочи», повторила «сволочи» несколько раз». Второй военный сказал ей, что советские граждане «с представителями власти так не обращаются». Она дрожала всем телом. «Были минуты или секунды, я не знаю, когда я ничего не видела, что было в эфире, но потом возвращалась… Одно сознание, что больше его никогда не увижу, и страшное сознание бессилия и праведности его жизни, беспрестанное служение делу рабочего класса, и эти люди – молодые, грубые, толкавшие меня…»

Семье – Игорю, Юлии и ее отцу (бывшему священнику, которого все называли дедушкой) с женой и дочерью – велели вернуться в Москву и переехать в бывшую квартиру Радека. Было очень жарко. Через открытые окна слышался непрекращающийся стук насоса (перестраивали Большой Каменный мост).

* * *

Третьего июля, в день ареста Аросева и очной ставки Пятницкого, Политбюро распространило программу «изъятия» на кулаков и уголовников. Под ударом оказались не только «ответственные квартиросъемщики» и их семьи, но и домработницы, полотеры, маляры, прачки, вахтеры и уборщицы подъездов. Немецкая и польская операции, начавшиеся 25 июля и 11 августа, добавили новых потенциальных врагов. Среди них был бывший представитель Компартии Польши при исполкоме Коминтерна Вацлав Богуцкий (кв. 342), чья реакция на известие об убийстве Кирова произвела такое сильное впечатление на его сына Владимира. Богуцкий был арестован 2 сентября. Владимира отправили в детский дом[1642].

Пятнадцатого августа Ежов издал приказ № 00486 о репрессировании «жен осужденных изменников родины и тех их детей старше 15-ти летнего возраста, которые являются социально опасными и способными к совершению антисоветских действий». Женщины подлежали заключению в лагеря сроком на пять или восемь лет; «социально опасные дети» – отправке в лагеря, исправительно-трудовые колонии или детские дома особого режима («в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления»). Дети, не представлявшие опасности, направлялись на работу, на учебу или в обычные детские дома. «В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение – этому не препятствовать»[1643].

Большинство жен арестованных квартиросъемщиков – Мороза, Трифонова, Гайстера, Халатова, Воронского, Шумяцкого, Пятницкого и Богуцкого – были арестованы в соответствии с этим законом. Анну Ларину в июне сослали в Астрахань, а в сентябре приговорили в восьми годам лагерей. Ее сына отправили в детский дом; первую жену Бухарина, Надежду Лукину, арестовали в Доме правительства 30 апреля 1938 года и расстреляли два года спустя. В Астрахани Ларина встретилась с женами и детьми Тухачевского и Якира. С женой Радека, Розой Маврикиевной, она разговаривать отказалась. Когда спустя месяц их обеих арестовали, Ларина получила от нее записку: «Знай, что с Н. И. все будет то же самое – процесс и лживые признания». В лагере Ларина подружилась с Софьей Михайловной Авербах (сестрой Свердлова, матерью Леопольда Авербаха и тещей Генриха Ягоды), которая получила два письма от восьмилетнего внука Гарика из детского дома. В первом (согласно Лариной) он писал: «Дорогая бабушка, миленькая бабушка! Опять я не умер! Ты у меня осталась одна на свете, и я у тебя один. Если я не умру, когда вырасту большой, а ты станешь совсем старенькая, я буду работать и тебя кормить. Твой Гарик». Второе было короче: «Дорогая бабушка, опять я не умер. Это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук»[1644].