Собачья голова - Мортен Рамсланд

— Вы только послушайте! Что он говорит? Совсем обнаглел, уродец! — И не успел он оглянуться, как его окружила толпа бергенских мальчишек, которые по внешнему виду совершенно не отличались от мальчишек из Кристиансанна и Ставангера. — Ну и уши у него! Надо же, какой урод! — смеялись они, а потом кто-то схватил его за руки, а кто-то сильно потянул за уши. И снова Ушастый почувствовал, как ноги отрываются от асфальта, а в глазах темнеет от боли.

— Ой! — завопил он. — Не надо, пожалуйста!

Все могло бы повториться — в который раз, но тут раздался грохот вылетевшего из-за угла велосипеда. «Что здесь такое происходит?» — послышался голос Круглой Башки, и в следующее мгновение он на большой скорости врезался в толпу, где при всеобщем замешательстве переехал чью-то ногу и опрокинул навзничь двух мальчишек, после чего вся толпа в панике разбежалась.

— Что случилось? — спросил Круглая Башка басом.

— Ничего, просто им не нравятся мои уши, — ответил Ушастый, после чего Круглая Башка изрек следующую мудрость:

— Если кто-нибудь будет что-то говорить о твоих ушах, зови меня или дай ему по яйцам.

— По яйцам? — удивился Ушастый.

— Ну да, черт возьми! Пни хорошенько, так чтобы все хозяйство зазвенело.

После переезда в Берген у Нильса Джуниора Ушастого появилось новое прозвище: Яйцепинатель. «Сначала ударь, потом спроси», — нашептывал ему когда-то Расмус Клыкастый, и, вдохновленный словами Круглой Башки о звенящем хозяйстве, Ушастый стал реализовывать свой первый крупный проект: битье людей по яйцам. В ту пору на улицах Бергена нередко можно было встретить бешено лягающегося восьмилетнего мальчика, он обычно возвращался к ужину с подбитым глазом и рассеченной губой. Но однажды, когда Круглая Башка рассматривал только что полученный братом фингал, им обоим стало ясно, что пора разрабатывать новую стратегию. «Кто на этот раз?» — спросил Круглая Башка, и Ушастый ответил, что поколотил его конопатый Ниллер с Эврегатен.

— Вот козел! — выругался Круглая Башка. — Сейчас же поедем и разберемся с ним.

И они поехали на Эврегатен, где конопатый Ниллер занимался тем, что сам с собой играл в мяч, и не успел Ушастый оглянуться, как брат исчез в глубине темного двора, оставив его в одиночестве посреди враждебного квартала.

— Давай! — раздалось из темноты. — Крикни ему что-нибудь, вымани его сюда.

— Эй, ты! — закричал Ушастый, делая всякие непристойные движения. — Эй, Ниллер! Гнусная рожа! Урод-идиот!

— Что за черт! — воскликнул Ниллер, он тут же позабыл про мячик и бросился к наглому засранцу. Но тотчас же из тьмы возник пятнадцатилетний парнишка с пушком на верхней губе, который схватил напуганного Ниллера и утащил в темноту, где, стиснув ему руки за спиной мертвой хваткой, крикнул своему младшему брату:

— Давай сюда! Бей его!

Ушастый немного помедлил, потом ударил Ниллера ногой в пах. Тот издал короткий глухой звук.

— Да нет же, черт возьми! — сказал Круглая Башка. — Целься в яйца, не в эту жалкую тряпку!

Ушастый еще раз прицелился и на сей раз ударил в самую точку, другими словами, все хозяйство зазвенело, губы Ниллера побледнели, и он опустился на землю, а Круглая Башка, чтобы подчеркнуть серьезность происходящего, ударил его по заднице и добавил:

— И больше чтобы не возникал, понял?

— Понял, — простонал Ниллер, — больше не буду.

Когда они вышли на улицу, Ушастого стало трясти, и он удивился тому, что брат может так беззаботно насвистывать.

— Ну, — сказал Круглая Башка, когда они снова сели на велосипед, — кто там у нас следующий в списке?

«Ой-ой-ой!» — оглашались криками бергенские дворы. «Больше не буду», — разносилось по темным улицам. Обработав всех местных мучителей по очереди и получив, таким образом, возможность усовершенствовать технику, Ушастый смог добиться среди местных мальчишек некоторого уважения.

— Эй, смотрите, вон он идет, Яйцепинатель, — шептали мальчишки, и, хотя Ушастому так и не удалось навсегда покончить с насмешками, с ним впервые в жизни происходило нечто удивительное — он мог спокойно ходить по улицам. Факт этот в немалой степени был заслугой Круглой Башки, о котором поговаривали, что он недавно, когда его дед полез было в шкаф за ремнем, ударил старика в челюсть.

Между тем папа Нильс, который на самом деле даже и не пытался размахивать ремнем с тех пор, как Аскиль прогнал его вокруг обеденного стола после давнего случая с легкомысленной девчонкой, начал потихоньку впадать в маразм, и случалось, что по утрам Аскилю и маме Ранди приходилось останавливать его, когда он, смазав вазелином усы, полив себя одеколоном «Олд спайс» и расстегнув пуговицы рубашки, чтобы всем были видны седые волосы на груди, собирался отправиться в порт, чтобы наняться на «Аманду». Случалось, что им не удавалось задержать его, и тогда он бродил по причалам в порту, предлагая первым попавшимся капитанам себя в качестве рабочей силы, пока какая-нибудь добрая душа не угощала его пивом, а потом не провожала домой в Скансен, где ему приходилось стоять по стойке «смирно», выслушивая поток бранных слов от очень располневшей в последнее время Ранди.

Пока Ушастый носился по Бергену со своим двоюродным братом, заставляя мальчишек опасаться за свое хозяйство, Бьорк решила отправиться к врачу с дочерью, которая — достигнув возраста двух с половиной лет, — все еще не начала ходить и не могла сказать ни одного слова. «Все образуется», — имел обыкновение говорить Аскиль, но у Бьорк стали возникать сомнения на этот счет, и в один прекрасный день она вместе с Анне Катрине тихонько выскользнула из квартиры и оказалась перед дверью — ни больше ни меньше как доктора Тура, который вдобавок к занятиям нейрохирургией завел небольшую практику.

Оказавшись в окружении всевозможных медицинских атрибутов, вдохновленная полусотней врачебных романов, она опустилась в кресло и заговорила. Она рассказала не только о том, что беспокоится о здоровье дочери, но и о своих проблемах с мужем-алкоголиком. Намекнула, что их сексуальные отношения — это чистая пытка и что замужество ее было страшной ошибкой. От этого потока красноречия у доктора Тура дух захватило. Ведь он всегда считал, что Бьорк счастлива; когда-то у нее была возможность выбрать, и она выбрала того почерневшего скелетообразного, который однажды неверной походкой вошел в дверь. Необычайная легкость наполнила все его тело, и, когда голова прояснилась, он, склонившись над столом, коснулся ее руки. Однако Тур всегда был человеком долга, и, обследуя девочку, проверяя рефлексы, проводя всякие тесты для выяснения умственных способностей и расспрашивая Бьорк о ребенке, он постепенно стал осознавать, что в данной ситуации было бы просто неприлично думать о собственных удовольствиях. Чтобы не осталось никаких сомнений, он проверил все по три раза. Потом глубоко вздохнул, и, когда он произносил свой диагноз, открылось окно, холодный ветер ворвался в приемную и проник в сердце бабушки, навсегда, до самой смерти, оставшись там, словно осколок льда.