Властелин Урании - Кристиан Комбаз

«На этом острове, где крестьяне так склонны к мятежу, – сказал он Ланге, – приходится управлять не иначе, как нагнав страху, я весьма о том сожалею, но ничего не поделаешь».

Собеседник склонил голову в знак мудрого одобрения. Его согласие было притворным, однако мудрость являлась неподдельной.

Если бы уподобить алхимию горе, он восходил на нее по склону, озаренному солнцем (в отличие от Геллиуса Сасцеридеса, которому было сподручнее на теневой стороне, где можно в потемках якшаться с сатаной). Ланге мечтал покончить с голодом, накормить нищих, размеры овощей увеличить раз в десять и учредить на земле райское благоденствие. Он хотел умножить количество муки, а не золота. В этом он был неправ, поскольку в результате разорился. Подобно тем пленным птицам, которых София Браге у себя в Копенгагене держала в изысканной восточной клетке и обучала, ценя их голоса и пестрое оперение, он настороженно вытягивал шею при малейшей тревоге и радостно смеялся, заслышав любую музыкальную ноту. Рост у него был средний, лоб – широкий, руки – белые, нос – крючком. Его зелено-голубой камзол с серебряными полосками, накидка из черной саржи, отороченная волчьим мехом, башмаки из переливчатой тафты, мишура, щедро украшавшая грудь, – все это делало Ланге более женственным, чем его нареченная. К сорока годам он все еще не обзавелся супругой, да может, и не хотел этого. Софии Браге, когда она его отличила, пришлось самой убеждать брата, чтобы тот одобрил ее выбор, впрочем, последнее оказалось нетрудно. Эрик Ланге пользовался таким расположением нашего хозяина, что мог позволить себе даже замолвить за его столом словечко в защиту этого юнца Николаса Урсуса. Он сделал это в день затмения.

«В его лице вы лишились преданного ученика, весьма увлеченного открытием высоких научных истин», – так он выразился.

Сеньор заметил в ответ, что самое высокое открытие, каким Урсус мог бы похвалиться, – это обнаружение в библиотеке записной книжки, куда хозяин вносил результаты своих наблюдений. Ольсен застукал его однажды с этой книжкой в руках, тому уж лет пять. Суя свой нос куда не следует, этот индюк исхитрился присвоить хозяйский чертеж планетарной системы, который он распубликовал по всей Европе, перетолковав все наперекор здравому смыслу и утверждая, например, что орбита Марса не пересекается с солнечной, а полностью заключает ее в себе! Господин же добавил с братской приязнью:

– Твоя терпимость, эта слепота в отношении самых бесчестных из твоих друзей делает тебя еще безмерно дороже Для тех, кто искренен в своей дружбе.

– А все-таки я рад, – сказал Ланге, – что Урсус вот-вот получит должность математика при императорском дворе. Он никогда не забывает при Рудольфе Габсбурге упоминать о том, как он восхищается вами и сколь многим он вам обязан.

– Льщу себя надеждой, – ухмыльнулся хозяин, – в один прекрасный день объяснить императору, что он обязан мне еще большим, чем можно вообразить.

Вновь прибывшие ученики и помощники навострили уши, ведь до них лишь теперь дошло, по какой такой причине он донимал их подозрениями».

Посещать библиотеку им было запрещено. Только Лонгомонтанус и Ханс Кроль имели доступ к записям господина Браге. Он без конца допрашивал молодых наборщиков приехавших из Англии и Голландии, желая заручиться уверенностью, что они ничего не смыслят в астрономии. Гости, валившие к нему валом, отнюдь не всегда проявляли интерес к его системе, но замечая в ком-то желание познакомиться с ней, он разрывался между жаждой поделиться своими выводами и страхом, что их опубликуют где-нибудь без него. Приметив в ком-либо из своих питомцев потребность учиться, он предполагал, что она свидетельствует о самомнении, которое надлежит искоренить.

Он принимал их сидя. Новичок же был принужден, стоя перед ним, выслушать целую речь, причем хозяин разглагольствовал исключительно о самом себе. Наш «юнкер» им возвещал, что призвание к науке, рано открывшись в нем, отвратило его от мирской суеты, однако же он один из самых высокородных аристократов королевства. Что растрачивать свою молодость в завистливых придворных противоборствах он не пожелал. Что охота в его представлении лишена всякой привлекательности. Что недруги воспользовались его отсутствием в Кронборге, чтобы восстановить против него королеву и регентский совет. Но он восторжествует, все и вся посрамит, одарив мир системой, достойной Птолемея и способной раз и навсегда исправить ошибки, допущенные Николаем Коперником.

В тот раз, отнюдь не впервые насладившись этой темой, он не без досады приготовился выслушать юного Шандор Сакаля, и тот приблизился к нему.

Этот малый, незаконнорожденный отпрыск часовщика из Вены, смахивал на воробья. Его бедная одежонка напоминала соломенную кровлю, а черная шляпа торчала на голове, словно печная труба.

«Молчать, кому сказано!» – рявкнул хозяин.

Он встал, взял со стола-полумесяца свои часы, а салфетку швырнул на стол. Все то, что Сакаль не осмеливался произнести, уже было ему понятно: вычисления оказались ошибочными, затмение, предсказанное на шесть двадцать четыре, восемнадцать минут как кончилось.

– Что ж ты раньше не поспешил сказать? Где ты был?

– На наблюдательной скамье.

– Тебе потребовалось восемнадцать минут, чтобы пробежать расстояние в двести фаунеров?

– Да ведь там собаки, я их очень боюсь.

– Почему псы на свободе? Хафнер!

– Хафнер болен, Господин, – вмешался Христиан Йохансон. – Ливэ сидит с ним, но сделать ничего не может. Ему скоро конец. Он весь опух от водянки и просит, чтобы вы пришли.

– Чума на него, мне сейчас не до Хафнера! Лонгомонтанус и Кроль, идемте со мной, вы будете вести измерения, а Иеппе – их запоминать. А вы, сестрица, навестите Хафнера вместо меня, я зайду повидать его завтра.

Еще не договорив, он напялил свой колпак, отцепил нос и со всех ног устремился в коридор, предшествуемый лакеем-верзилой с факелом в руке. Этот последний на пороге заколебался было, вспомнив о собаках.

– Вперед! – приказал хозяин.

– Они там, – пробормотал слуга, имея в виду псов. – д вижу, как горят их глаза.

Но Тихо Браге смотрел не на собак шотландского короля, а на луну, уже пожиравшую тень Земли. Псы меж тем ярились, наскакивая на факелоносца, а тот защищался, отмахиваясь от них жгучим пламенем.

Сеньор шагал теперь впереди него, а я поспешал следом, стараясь не отстать. Но когда он оказался перед входом в Стьернеборг, один из мастифов кинулся ему наперерез. Мой хозяин храбро шагнул ему навстречу. Зверь отступил. «Вот видишь, – сказал мне Господин. – Достаточно не знать страха…»

Не стоило торопиться с похвальбой: пес прыгнул на него и сквозь плащ прокусил плечо. На шерстяной рубахе и супервесте[16]пятнами проступила кровь. Он упал на колени. Я тогда схватил палку, торчавшую из той самой дыры, что осталась посреди ближнего купола на месте недавно умыкнутой статуи Меркурия, и обратил мастифа в бегство. Эта неприятность разом напомнила об утрате статуи, на возвращение которой, как я и предсказывал, мы уповали напрасно. И, сказать по правде, как только мы лишились покровительства крылатого бога, злая судьба неотступно ополчилась на нас.