Гуннхильд, северная невеста - Елизавета Дворецкая

А если он это скрыл… По всему выходило, что Халле и есть один из тех загадочных людей, на которых намекала нищенка – тех, кто собирается вернуться в Швецию и передать вести Олаву. Воодушевленная этой мыслью, Гуннхильд взволновалась, раскраснелась, глаза ее засияли, будто звезды, так что даже Харальд не раз и не два бросил на нее увлеченный и одобрительный взгляд.

И от этого она почему-то воодушевилась еще сильнее. О дорогих мехах, предназначенных для ее же свадебного дара, она не думала, но была очень довольна минувшим днем.

Хирдманы Харальда, шагая позади, громко пели.

* * *

После этой поездки Гуннхильд держалась настороже, постоянно ожидая вестей. Стоило кому-то пройти мимо, заговорить – и она поднимала голову, прислушиваясь. Днем Тюра и ее дочь пряли шерсть в гриде, и Гуннхильд присоединилась к ним, чтобы не пропустить, если кто-то появится. В глубине души она ждала, что Бергрен снова приедет.

У двери сидели бродяги – сколько-то их постоянно толклось в Эбергорде, как во всякой усадьбе, где хозяева подкармливают нищих. Завидев среди них Кетиля Заплатку и его тощую дочь, Гуннхильд подослала туда Богуту, якобы поболтать о дальних странах. А увидев, что через какое-то время к бродягам подсел епископ Хорит, пошла туда и сама – поучаствовать в беседе с епископом, знатным и ученым человеком, послом от короля саксов, было не зазорно даже конунговой дочери. Епископ, конечно, сидел не на полу, а на скамье, но все же, одетый в дорогое франкское платье золотисто-коричневого шелка, производил весьма странное впечатление среди бродяг, закутанных в серо-бурое грязное тряпье.

– Приветствую тебя, госпожа! – Епископ обрадовался, когда Гуннхильд подошла и остановилась рядом, будто в нерешительности. – Не хочешь ли принять участие в нашей беседе, для меня это первое удовольствие. Расступитесь, дети мои, дайте сесть госпоже! – снисходительно прикрикнул он на своих оборванных и вонючих «детей».

Те расползлись по сторонам, давая Гуннхильд пройти к скамье на помосте.

– Боюсь, не слишком ли ваша беседа окажется умна для такой девушки, как я! – улыбнулась Гуннхильд и села, подобрав подолы, чтобы не касаться своих «собеседников». А то потом вшей не оберешься.

– О нет! – заверил епископ.

Это был еще не старый человек – лет сорока, с румяным живым лицом, гладко выбритым, что делало его вид очень непривычным и странным среди бородатых мужчин-норманнов. К тому же голова его тоже была выбрита, только по кругу выше лба оставалось нечто вроде кольца из волос. Такая прическа Гуннхильд казалась очень смешной.

– Мы говорим о самых простых вещах, доступных разумению любого из этих добрых людей. – С улыбкой Хорит показал на нищих на полу, и в этом мягком движении была и забота, и снисходительность. – Учение Господа нашего Иисуса Христа очень просто, ведь оно предназначено для них. Но ты должна кое-что знать об этом – твоя мать ведь была христианка? И твой дед Олав тоже, и отец, вероятно, был крещен. Девушку из рода Луитпольдингов Баварских не отдали бы замуж за язычника.

– Да, они были крещены, и мать моя часто посещала церковь в Хейдабьоре, когда там был священник. Но в нашем доме всегда проводились жертвенные пиры, ведь конунгу нельзя пренебрегать этим. Если он не будет почитать богов, а боги не пошлют урожая, приплода скота, улова рыбы, мира и благополучия стране, такого конунга народ долго терпеть не будет. Многие конунги убедились в этом на опыте.

– Это потому что власть свою они получили не из тех рук, – усмехнулся епископ. – Кому власть дает сам Бог, он даст и все остальное. Это большое заблуждение – думать, будто только Донар и Вотан способны послать людям хлеб, рыбу и скот. Христос – единственный, кто может даровать все, в чем у нас нужда. Христова вера дарует блаженство людям, и не важно, богаты они или бедны, знатные они хёвдинги, даже короли, или последние из нищих.

Епископ кивнул на Кетиля, который, в своей рубахе, составленной из одних заплат, хромой и кривой, был просто ходячим воплощением житейского неблагополучия.

– Сколь бы ни был человек беден, болен, гоним – никогда не иссякнет в душе его блаженство, если сильна в сердце Христова вера. Такие люди – свет для мира и соль земли, пусть даже внешне они вот такие! – Хорит развел руки, будто обнимая своими шелковыми рукавами бродяг в вонючих обносках. – Спасение рода человеческого свершилось через самоумаление и смирение Господа Иисуса. Уничижил Он сам себя, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек. И смерть Он принял, будто преступник, среди воров и разбойников, на кресте, чтобы спасти грешный мир.

Гуннхильд нахмурилась, не очень понимая, что все это значит. На лицах бродяг, обветренных и отупевших от вечной нужды и страха, отражалось какое-то животное воодушевление, будто мысленно они видели себя, таких, какие есть, сидящими где-то среди света, совсем рядом с богом, который сам пожелал стать подобным им, чтобы сделать их подобными себе.

– Ты правду сказал о том, что Христос любит бедных людей, – вставил Кетиль Заплатка.

При этом он взглянул на Гуннхильд, и от взгляда его выцветших серых глаз ее пробрала дрожь. Ничего угрожающего в его взгляде не было, наоборот, эти глаза дышали внешним простодушием и смирением. Но во всем облике этого человека – в потемневшем обветренном лице со шрамом и полуопущенным веком, с перекошенным беззубым ртом, этой рубахе, на которую пошло не менее полусотни обтрепанных лоскутов и обрезков, – сквозило нечто, заставлявшее сомневаться, человек ли он вообще. Его легко было принять за тролля из-под холма. Или скорее из кучи отбросов. Гуннхильд сжала зубы, чтобы сдержать дрожь и не выдать страха, сцепила пальцы и поежилась.

– Всякое сословие имеет своего покровителя среди старых богов, – рассудительно продолжал Кетиль. – Сам Один любит воинов, конунгов и скальдов, Тор помогает земледельцам, Ньёрд дает удачу мореходам, рыбакам, морским охотникам, торговцам, Видар тоже помогает на охоте, Фрейя и Фригг помогают хозяйкам, матерям и рукодельницам. Даже у скальдов есть свой бог – Браги. Мы, бедняки, смогли бы обрести себе божественную хозяйку только после смерти, попав в палаты Хель, но и там нас ждало бы все то же – холод, голод и болезнь. В палаты Валгаллы нас никогда не впустят, ведь разве может бедный человек умереть с мечом в руке? Меч знатного человека стоит больше денег, чем нам удается повидать за всю жизнь, продолжайся она хоть пятьдесят лет. Даже от меча нам удается умереть редко – велика честь! Рабы и бедные люди, такие как мы, не нужны старым богам и не имеют своего покровителя. Вот Христос и есть наш покровитель и защитник, поящий и кормящий голодных, и Он даст нам после смерти жизнь гораздо лучше той, что мы видим здесь.

В это время в гридницу вошел Холдор Могучий; проходя мимо, он досадливо пнул кого-то, кто не успел убраться с его пути. Приблизившись к своему месту возле конунга, хёвдинг продолжал брезгливо морщиться.

– Что там такое? – спросил Горм. – Чем тебя рассердили эти бродяги? Я мог бы приказать выгнать их всех, но я вижу, они милы нашему дорогому гостю, епископу.