«Господь дарует нам победу». Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война - Михаил Витальевич Шкаровский

платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды. Сбор средств на Красный Крест был так велик, что Владимирский собор внес на дело помощи больным воинам свыше миллиона рублей и передал лазаретам до 200 полотенец»[224].

Митрополит Алексий в своем докладе 8 сентября 1943 г. на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви также указывал: «И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как, например, в Ленинграде, в особенности, как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами…»[225].

Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви, силой общего воодушевления. В чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему доблестному воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Так, ежедневно за богослужением возносилась молитва «О еже подати силу неослабну, непреобориму и победительну, крепость же и мужество с храбростью воинству нашему на сокрушение врагов и супостат наших и всех хитрообразных их наветов»[226]. Служили тогда и особый «Молебен в нашествии супостатов, певаемый в Русской Православной Церкви в дни Отечественной войны».

Все свои силы для того, чтобы службы продолжались, прилагал митрополит Алексий. Не обращая внимания на артобстрелы, он, зачастую пешком, посещал ленинградские храмы, беседовал с духовенством и мирянами. «Нет таких слов, – отмечал очевидец, – чтобы описать ужасы, которые пережили ленинградцы в дни жестокой блокады своего города… Непрерывные бомбежки и артиллерийские обстрелы, голод и отсутствие воды, лютые морозы и кромешная тьма, погибшие голодной смертью люди – все это трудно представить тем, кто не пережил это. Митрополит Алексий сам испытывал все эти бедствия и проявил героическую бодрость духа и огромное самообладание. Он постоянно совершал богослужения, ободрял и утешал верующих, вселял в них глубокую веру и надежду на победу над врагом. И, несмотря на голод и бомбежки, обессиленные люди с опухшими лицами, едва держась на ногах, ежедневно наполняли храм, где служил их любимый архипастырь, и во множестве лично у него приобщались Святых Тайн. В дни блокады владыка Алексий служил литургию один, без диакона, сам читал помянники и каждый вечер служил молебен святителю Николаю, а оставшись один в храме, в котором в то время и жил, обходил храм с иконой великого Угодника Божия, моля его, чтобы он сохранил храм и город от вражеского разрушения»[227].

Следует пояснить, что до лета 1941 г. митрополит жил в скромной комнате на колокольне Князь-Владимирского собора. Затем он переехал в небольшую квартиру на хорах третьего этажа Николо-Богоявленского собора, который стал кафедральным. Кабинет митрополита Алексия сохранился до настоящего времени. Если владыка служил в Князь-Владимирском соборе, он иногда использовал свою прежнюю комнату до той поры, пока 15 марта 1942 г. на колокольне храма не произошел пожар, и она частично выгорела внутри. Еще во время Первой мировой войны епископ Тихвинский Алексий напутствовал уходивших на фронт и облегчал страдания людей. Во время блокады он сам разделял страдания паствы и поддерживал дух страждущих. «Каждую ночь владыка служил полунощницу, читал чин Двенадцати псалмов. При этом, стоя на коленях и кладя земные поклоны, горячо молился пред образом Вседержителя, испрашивая у него милость и прощение всему православному народу, а отходящим в эту ночь в ледяных квартирах Ленинграда в мир иной – вечного покоя и Царствия Небесного… Люди любили владыку, потому что он был прост, смиренен и доступен. Он принимал всех, кто хотел с ним поговорить и получить благословение. Кротким и приветливым в обращении, пребывающим в мирном расположении духа запомнился владыка Алексий Симанский старым, пережившим блокаду ленинградцам. Владыка умел поговорить и с именитым профессором университета, и с солдатом, и с замученными блокадными горожанами»[228].

Интересные свидетельства о жизни митрополита Алексия в период блокады имеются в воспоминаниях его бывшего иподиакона К.К. Федорова: «Во время войны митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, который не имел личного транспорта, старался служить во всех трех действовавших в военном городе соборах, а также в церквах. Однажды, в 1942 г. митрополит Алексий служил в Спасо – Парголовской церкви. С ним были дьякон Павел Маслов и его сын иподиакон Олег, который поставил сына регента К.М. Федорова, Костю, держать посох митрополита. Так он стал посошником, а затем иподиаконом и старшим иподиаконом, и практически телохранителем митрополита Алексия (а впоследствии – митрополита Григория). В блокаду трамваи не ходили, и до Никольского собора мальчик добирался пешком по Литейному и затем – по Садовой, или, что было редко, – в кузове попутного грузовика. Ему было тогда 13 лет. Константин с сестрой Галиной носили овощи с огорода владыке митрополиту в собор. Резиденция митрополита состояла из кабинета и кухни на хорах Николо-Богоявленского кафедрального собора, перегороженных занавеской. Дьякон Павел Маслов и иподиаконы часто оставались ночевать на хорах собора за клиросом, а Костю, как самого маленького, владыка иногда укладывал на свой диван в кабинете, накрывая подрясником, подбитым мехом колонка с красивыми кисточками, а сам при этом ложился спать в ванной, накрытой досками. Сестра митрополита, жившая с ним, А.В. Погожева, спала в кухне, где было тепло, т. к. дровами топили плиту. В войну собор, как и другие храмы, в целом, не отапливался»[229].

Двери квартиры митрополита были открыты для всех посетителей. По воспоминаниям протоиерея Николая Ломакина: «Очень многим владыка из личных средств оказывал материальную помощь, немалым лишая себя, по-христиански делился пищей. Желая молитвенно утешить и духовно ободрить пасомых, …он нередко сам отпевал усопших от истощения мирян, невзирая при этом на лица, – и обставлял эти погребения особенно торжественно»[230]. В летописях России эпохи Смутного времени начала XVII в. найдутся примеры патриотической деятельности епископа в осажденном городе. Но подобного по продолжительности «блокадного сидения», завершившегося победой, история не знает.

Голодная блокада не щадила и священнослужителей. Всего в блокадном городе умерло, считая заштатных и приписных, 18 православных священников, т. е. каждый третий. Только в Князь-Владимирском соборе в конце 1941–1942 гг. умерло восемь служащих и членов клира: два приписных священника отцы Петр и Митрофан, архидиакон Симеон Верзилов, бывший регент хора Киров, сторож и певчий В.Ф. Воробьев (13 октября