Девять рассказов - Джером Дейвид Сэлинджер

начать заключительную речь, адвокат истицы, Лиссберг, вбегает с этой полоумной горничной с кучей простыней в виде доказательства – на них повсюду пятна от клопов. Господи!

– И что случилось? Вы проиграли? – спросил седовласый мужчина, снова затягиваясь сигаретой.

– Знаете, кто был на скамье? Мамкин Витторио. За что он меня невзлюбил, понять не могу. Я только рот открою – он на меня набрасывается. С таким типом не договоришься. Это невозможно.

Седовласый мужчина повернул голову, посмотреть, как там девушка. Она взяла пепельницу и поставила между ними.

– Так вы проиграли или что? – сказал он в трубку.

– Что?

– Я сказал: вы проиграли?

– Ага. Я собирался сказать вам об этом. Не получилось на вечеринке, со всем этим гомоном. Думаете, младший взбеленится? Мне-то вообще-то по барабану, но как вы думаете? Взбеленится?

Левой рукой седовласый мужчина стряхнул пепел с сигареты на край пепельницы.

– Я не думаю, что он прямо взбеленится, Артур, – сказал он тихо. – Хотя велика вероятность, что он не слишком этому обрадуется. Вы же знаете, как долго мы возились с этими тремя клятыми отелями? Сам старик Шэнли затеял все это…

– Я знаю, знаю. Младший рассказывал мне об этом раз пятьдесят. Одна из самых прекрасных историй, что я слышал в жизни. Ладно, значит я проиграл это чертово дело. Во-первых, я в этом не виноват. Прежде всего, этот чокнутый Витторио весь процесс ставил мне ножку. Затем эта кретинская горничная начинает раздавать простыни, загаженные клопами…

– Никто не говорит, что вы виноваты, Артур, – сказал седовласый мужчина. – Вы спросили меня, как я думаю, не взбеленится ли младший. Я просто дал вам честный…

– Я знаю… Я это знаю…. Я не знаю. Какого черта. В любом случае я могу вернуться в армию. Говорил вам об этом?

Седовласый мужчина снова повернул голову к девушке, возможно, чтобы она увидела, какое у него долготерпеливое, даже стоическое выражение лица. Но девушка этого не увидела. Она как раз перевернула пепельницу коленкой и поспешно сметала пальцами просыпанный пепел в маленькую кучку; она вскинула на него глаза слишком поздно.

– Нет, Артур, не говорили, – сказал он в трубку.

– Ну, да. Я могу. Не знаю еще. Я, разумеется, не без ума от этой идеи, и я не пойду, если хоть как-то сумею этого избежать. Но, возможно, мне придется. Я не знаю. Это хотя бы забвение. Если мне вернут мой маленький шлем и большой жирный стол, и славную большую москитную сетку, будет, пожалуй, не…

– Мне хочется вбить тебе в голову здравого смысла, парень, вот, чего мне хочется, – сказал седовласый мужчина. – Для чертовски… Для такого культурного малого, каким вы выглядите, вы говорите как сущий ребенок. И я говорю это со всей искренностью. Вы даете кучке мелочей сваляться в такой клятый ком, и они до того раздуваются у вас в уме, что вы совершенно не в состоянии…

– Надо было бросить ее. Вы это знаете? Мне надо было покончить с этим прошлым летом, когда я действительно был настроен – вы это знаете? Знаете, почему я ее не бросил? Хотите узнать, почему не бросил?

– Артур. Бога ради. Так мы совершенно ни к чему не придем.

– Погодите секунду. Дайте, скажу, почему! Хотите узнать, почему не бросил? Я вам в точности скажу, почему. Потому что жалко ее стало. Вот вам и вся правда. Жалко стало.

– Что ж, я не знаю. В смысле, это вне моей юрисдикции, – сказал седовласый мужчина. – Хотя мне кажется, вы кое-что забываете: Джоанна – взрослая женщина. Я не знаю, но мне кажется…

– Взрослая женщина! Вы спятили? Она взрослый ребенок, бога в душу! Послушайте, я буду бриться… послушайте это… я буду бриться, а она вдруг позовет меня с другого конца чертовой квартиры. Я пойду посмотреть, что случилось… прямо посреди бритья, все лицо в чертовой пене. И знаете, чего ей понадобится? Ей понадобится спросить меня, не думаю ли я, что у нее светлый ум. Богом клянусь. Она просто жалкая, говорю вам. Я смотрю на нее, когда она спит, и знаю, о чем говорю. Поверьте.

– Что ж, вам это известно лучше… В смысле, это вне моей юрисдикции, – сказал седовласый мужчина. – Суть в том, черт побери, что вы не делаете совершенно ничего конструктивного, чтобы…

– Мы с ней не совпадаем, вот и все. Все настолько просто. Мы просто чертовски не совпадаем. Знаете, что ей нужно? Ей нужен такой здоровый молчаливый козлина, который будет просто подходить к ней периодически и вырубать одним ударом… а потом возвращаться на место и дочитывать свою газету. Вот, что ей нужно. Я для нее чертовски слабый. Я это понял, когда мы поженились – богом клянусь, понял. То есть, вы-то башковитый сукин сын, ни разу не женились. Но время от времени, еще до того, как кто-то поженится, случаются такие проблески: как все будет после женитьбы. Я их игнорировал. Игнорировал, к чертям, все мои проблески. Я слабак. Вот и вся проблема в двух словах.

– Вы не слабак. Вы просто головой не думаете, – сказал седовласый мужчина, принимая от девушки новую закуренную сигарету.

– Конечно, слабак! Конечно, слабак! Мне лучше знать, черт подери, слабак я или нет! Не был бы я слабаком, неужели вы думаете, я бы допустил все это… А-а, да что тут говорить? Конечно, я слабак… Боже, я вам всю ночь спать не даю. Почему вы просто не положите, к чертям, трубку? Серьезно. Кладите трубку.

– Я не собираюсь класть трубку, Артур. Мне хочется помочь вам, если это в человеческих силах, – сказал седовласый мужчина. – Просто, вы сам себе худший…

– Она меня не уважает. Она меня даже не любит, господи боже. По большому счету… если разобраться… я ее тоже уже не люблю. Я не знаю. И люблю, и не люблю. Это меняется. Колеблется. Господи! Всякий раз, как я решаюсь поставить точку, мы идем куда-нибудь обедать – непонятно, почему, – и мы с ней где-нибудь встречаемся, и она приходит в этих чертовых белых перчатках или вроде того. Я не знаю. Или я начинаю думать о том, как мы первый раз поехали в Нью-Хэйвен на матч Принстона. У нас лопнула шина, как только мы съехали с Парквэя, и было чертовски холодно, и она держала фонарик, пока я менял эту чертову… Вы понимаете, о чем я. Я не знаю. Или начинаю думать… господи, стыдно рассказывать… начинаю думать об этом чертовом стихотворении, которое я ей послал, когда мы только начали встречаться. «Розовый мой цвет и белый, губы спелые