Осьмушка - Валера Дрифтвуд

у них есть дыробой… они не станут стрелять по парнишке, по драгоценному, им добыча нужна живьём. А Резак уж до берега добежит. Ещё как добежит. И лёгкий сирений малец за спиной ей только в подмогу.

Чужие люди, видно, прикинули, что они близко, что легко перехватят и пешедралом – не стали возиться с квадриками. Только в догоняйках им до Штыря далеко, а Штырь сам ей сказал: хорошо бегаешь, почти меня победила…

Сирена, крепко вцепившись в плечи, плачет от ужаса, и Пенни, кажется, тоже, но ласковый ветер с озера свистит у лица, и большая вода несётся навстречу. Теперь всякий выдох рычанием идёт через межнячье горло, сквозь оскаленные зубы, и злой человеческий крик мешается с голосами всполошённых уток.

Вот чвякнул под ногой сырой земляной берег, развороченный оленьими копытами, вот с маху обнимает вода. Вот пальцы чувствуют хлипкое тинное полотно, Пенни падает, больше не чувствуя тяжести и тонких рук сирены. Плыви, волшебный. Плыви домой. С тобой всё будет хорошо.

Резак опирается ногами на мягкое тёмное дно – вода здесь до пояса – разворачивается к берегу, сжимает рукоятку ножа. Дыробой не дыробой, а лезвия-то у этих воров при себе есть вверную. Дух перевести некогда. Один-то приотстал, а другой, матерясь, лезет за ней в озеро.

– Царевичи сраные!!! – орёт Резак.

Этот здоровенный, с обритой башкой, рослый, и мяса в нём вдвое больше, чем у Пенелопы на косточках. Под водой что-то слегка касается её колена, и в следующее мгновение вор кричит и спотыкается, валится лицом вниз в воду, под косой веер брызг.

Нельзя дать ему подняться.

Межняк давит всем весом, почти захлёбывается, бьёт ножиком, куда может достать, и рядом с ней есть кто-то ещё, гибкий и белокожий, помогает топить, подныривает и кусает человека за шею. А потом в окрасившейся воде уже ничего не видать.

С берега кричат.

Слышно какое-то странное хлопанье, резкое, но не особенно громкое.

Пенелопу то ли бьёт, то ли жалит в левую ключицу, и что-то горячо оцарапало кожу под волосами, как раз над ухом.

Человек в воде больше не поднимется, и Пенни встаёт, потому что нужно встретить последнего вора.

– Уходи, – просит Пенни, не узнавая собственного голоса, пытается откинуть с глаз тяжёлые намокшие волосы. – А то я и тебя убью.

– Меня-то за что?! – отвечает такой знакомый голос, что Пенни не может довериться собственному слуху.

Сирений парнишка выныривает рядом с ней, берёт за руку. Там, под водой, он как-то уже успел скинуть чужую смокшую одёжку, и теперь розовая вода скатывается с его жемчужной кожи.

На берегу стоит Ёна, держит последнего царевича. Ласково держит, как будто они замерли посреди танца; Пенни успевает рассмотреть мельком, что последний царевич едва ли сильно старше неё самой, и лицо у него какое-то жалкое, а серенькая футболка почему-то очень быстро меняет цвет на бордовый, сверху вниз, от горла. Тут Ёна разжимает руки, и человек сползает на землю мешком. Трупом.

Пенни бредёт на берег. И сирена тоже шлёпает рядом, как будто не может или боится отпустить её руку.

* * *

– Не дыробой. Шпендаль, муха, – объясняет Ёна, кивнув в сторону маленького чёрного пистолета, выпавшего из царевичевой руки. – Но убить может. Если в глаз, в висок, или в горло. Цела твоя косточка, Резак. А дробину в лагере вынем.

Они сидят тесно рядышком, все трое. Ёна говорит – так их быстрее найдут, а пока уже можно и отдохнуть.

– Ты почему… ты как меня нашёл? – выговаривает Пенни. Ей бы очень хотелось спросить: «Так ты правда почувствовал, что со мной беда? Это такие чары?» – но ей неловко.

– Пришли мы с разведа по вечеру. А тебя нет. Я шастьпошасть: «Где Резак?» Тут Ржавка говорит: «Так до матушки Дрызги побежавши, работать приспичило». А я себе и думаю: «Это странно». Ну могло, конечно, и приспичить. Только… как сказать-то… Ты у нас не крепко живёшь. Будто, не знаю, будто всё прикидываешь, остаться тебе с нами или другой тропкой пойти. Только я почую – хорошо тебе стало, весело, – а ты вдруг ыть! – и вот эдак поджимаешься. И тут Ржавка опять: «А я Резака в кровную родню зову, в ррхи-Змееловы. Говорит, подумает».

Вот мы со Ржавкой перетёрли так и сяк, да и рассудили, что надо скорее с тобой повидаться. Мало ли чего ты надумаешь. Может, вовсе уйти соберёшься. Так хоть проводить чин-чинарём. Сказались мы старшакам. Те и отпустили. Раз такое дело, не отпустишь – так сами дёрнем.

Побежали мы, под серёдку ночь уже. Следу свет не нужен, а мы и ночью зрячие. Набежали на место, где сиренья лёжка была усталая, да вблизях твой заплечник. Тут не до шутеек стало. Довёл след до лесу, а там вражок зарезанный, возле квадрика, и твоя кровь проливалась, и ещё после того кто-то не наш топтался. Тогда мы жребий бросили, на пальцах: у меня – сыч, у Ржавки – заяц. Ну, говорю, раз так, мчи во весь мах обратно, зови наших, а я дальше по следу полечу. Вот я и шёл, шёл, шёл. От ручья и дальше вроде нигде твоей крови не почуял…

– Он меня вылечил, – говорит Пенни. – Он волшебный.

– Мой тебе долг, – говорит Ёна сирене, протягивает руку – осторожно похлопывает парнишку по плечу. – Твоя слава – и твоему племени.

Сирена тихонько трогает Ёну за запястье и произносит целую речь.

* * *

– Ойя запрещено прикасаться к оружию. Сегодня не был нарушен… я не нарушил этот запрет. Но ещё обязательно нарушу. У вас есть лезвия. И я тоже себе достану. Я решил. – вздыхает устало. – Я кусал большого врага своими зубами. И мне было очень противно.

* * *

– Славно сказано, – кивает Ёна. – Не знаю, что ты сейчас сказал, но клык даю – ты прав.

Чернявый зевает во всю пасть, ненадолго прижмуривает глаза. Всё-таки всю ночь не спал. Глядя на него, и Пенни зевает, а сирена отворачивается, прикрыв рот ладонью, и зевает даже с каким-то мяуканьем.

– И вот. Подхожу уже сюда – слышу, драка. Тут уж я заторопился. А этот вот мерин давай в тебя из шпендаля стрелять. Вот так я тебя и нашёл, Резак. Нельзя было не найти-то.

Ёна говорит очень спокойным голосом, но под самый конец рассказа у него немного дёргается лицо и как-то странно подрагивают длинные уши.

– Хорошо, что ты меня нашёл, – говорит Пенни. И, помедлив, разрешает себе уткнуться лбом в горячее Ёнино плечо.