Венецианское завещание - Анна Князева

Явления владельца ждали, как второго пришествия, желая его и в то же время не очень на то надеясь.

Один лишь старик Луиджи верил, что рано или поздно это должно произойти, и очень рассчитывал дожить до сего исторического момента.

В конторе неукоснительно выполняли все условия, предписанные старинным соглашением. Все юристы из семьи Делле Пецце были честными и порядочными людьми.

Выслушав это повествование, Дайнека взглянула на старика Луиджи и виновато сказала:

– Мне очень жаль… но я не могу быть законной владелицей всего… – Она не знала, каким словом назвать огромное состояние.

– Это невозможно! – хором воскликнули братья Делле Пецце.

Дайнека подтвердила свое намерение:

– Я хочу, чтобы вы отыскали наследника Екатерины Эйнауди.

– Нет! Нет и нет! У нее нет наследников! У нее не осталось родственников! У нее нет ни-ко-го! – Энрико вскочил и снова упал в кресло, словно обессилев.

– В 1901 году у баронессы Эйнауди родился внебрачный сын. Его отцом был Николай Бережной, мой дальний родственник.

– Откуда вам это известно? – спросил Алберто.

– В России я нашла письмо, адресованное Николаю Бережному. В нем сообщается, что ребенка отдали в монастырский приют в городе Бари. Неужели вы даже не пытались его найти?

– Но у баронессы не было детей… По крайней мере здесь, в Венеции, об этом ничего не известно. Барон Эйнауди скончался через год после смерти супруги, не оставив потомства. – Энрико понизил голос. – Видите ли, синьорина Дайнека, юридическая контора Делле Пецце имеет незапятнанную репутацию, мы всегда действуем в соответствии с требованиями клиента. Дело в том, что первый пункт соглашения однозначно указывает на то, что владельцем палаццо может быть только лицо, предъявившее купчую. Именно его имя следует вписать в соответствующую графу. Язык юридических документов весьма сух.

– Так или иначе, – заговорил Алберто, – вы являетесь законной наследницей. Если не ошибаюсь, именно вашему родственнику Екатерина Эйнауди передала купчую. Следовательно, вы – наследница по прямой линии!

– Господи… – Дайнека закрыла лицо руками, ощущая колоссальную тяжесть, которую взвалили на ее плечи братья Делле Пецце.

Они же, вскочив, один за другим кинулись к ней, размахивая на ходу носовыми платками и не понимая, чем вызваны ее слезы. Ведь ей так повезло, она становилась о-о-очень состоятельной синьориной.

Понемногу все успокоились, и лишь Фима хлюпала носом, вздрагивая худенькими плечами.

– Мы должны немедленно закончить это дело! – с нетерпением воскликнул Алберто.

– У меня нет с собой купчей, за мной следили…

– В таком случае это необходимо сделать сию же минуту! Где она?

– На почте, – сказала Дайнека.

– Мы сегодня же с вами заберем документ, а завтра все оформим, со всеми предосторожностями во избежание… – Алберто не смог подобрать нужного слова.

С дивана поднялась Фима, похоже, она мало что поняла, но была уверена, что сейчас ей лучше уйти.

Никто ее не удерживал, и только Дайнека грустно кивнула ей на прощание.

Вчетвером они тихо стояли у таинственной комнаты на втором этаже палаццо. Луиджи замешкался: то ли молился, то ли не мог вставить ключ в замочную скважину.

Дайнека готовилась перешагнуть порог комнаты, начиная с того момента, когда Алберто Делле Пецце положил на стол какой-то предмет. Сначала она не сообразила, что это, но когда услышала слово: «la chiave»[13], поняла: увидеть, что скрывается за таинственной дверью, она хочет больше всего на свете.

Наконец, заскрипев, дверь открылась. Не дожидаясь, пока кто-то войдет внутрь, Луиджи повернулся и, шаркая ногами, зашагал прочь. Казалось, он мгновенно одряхлел…

Понимая исключительную важность происходящего, братья Делле Пецце посторонились, пропуская Дайнеку вперед. Но, как только она перешагнула порог, немедленно заскочили вслед за ней.

Дайнека больше ничего не слышала. Она стояла там, где сто лет назад разворачивались события, о которых она столько думала. Тысячу раз она представляла себе эту комнату. Знала, в какой стороне окно. И оно действительно находилось справа от входа. Знала, где должны быть картины, и они стояли на нешироком деревянном помосте слева. Это подтвердившееся знание так потрясло ее, что она едва не разрыдалась.

Братья, ожидая с ее стороны проявления радости, увидев слезы, немедленно удалились. Энергично посовещавшись, они сошлись на том, что Дайнека – una persona di gran sentimento…[14]

Комната освещалась лишь тусклым светом из коридора, проникающим через неширокую щель приоткрытой двери. Дайнека подошла к окну. Рука скользнула по упругой паутине и, оборвав ее, нащупала оконную раму. Обнаружив под слоем пыли защелку, Дайнека с трудом отжала ее и с силой потянула створки на себя. Раздался пронзительный звук, похожий на крик. Окно распахнулось.

Старинные жалюзи, какие часто еще можно увидеть в венецианских окнах, оставаясь закрытыми, не пропускали дневной свет. Наполовину забитые пылью или землей, они проросли мохом и какой-то травой.

Засов не сдвигался. Дайнека, навалившись, толкнула жалюзи, и они с треском распахнулись. Задвижка вместе с куском дерева упала вниз на улицу. Оттуда донесся громкий всплеск воды.

Дайнека подняла глаза и увидела женщину, которая развешивала белье за окном в доме напротив. Она застыла, продолжая что-то держать в руках. Красная тряпка выскользнула из ее рук, но женщина заметила это, только услышав шлепок о воду. Они одновременно посмотрели вниз. По каналу проплывала гондола, в ней сидели японцы. Обосновавшийся на корме певец сладострастно выводил нежнейшим тенором:

– O, so-o-ole mi-i-i-o!

Гондольер, готовясь к повороту, истошно заорал и, привычно упершись ногой в облупившийся угол дома, оттолкнулся от него, медленно поворачивая лодку.

Неподалеку зазвонили колокола. Серебряный звон брызгами рассыпался по зыбкой воде…

«Звон с колоколен… и громкие окрики гондольеров… вот и все наши новости…» Дайнека медленно, припоминая, повторила слова из письма баронессы.

Женщина из окна напротив вздрогнула и, резко развернувшись, убежала в глубь комнаты, видимо, чтобы рассказывать домашним, что ЭТО окно открылось.

Набравшись мужества, Дайнека оглянулась. От одной мысли, что комната простояла запертой сто лет, у нее перехватило дух. В это с трудом верилось. На первый взгляд могло показаться, что сюда не заходили года три, ну, может быть, пять… не больше.

Сыростью не пахло. На полу толстым слоем залегла пыль, образуя лохмотья, похожие на куски ткани. Приглядевшись, Дайнека поняла, что это слежавшаяся паутина.