Не уверен - не умирай! Записки нейрохирурга - Павел Рудич

– Ой, там никто никому не нужен!

Липкин хихикнул:

– Что, на москвичек потянуло?

– А то! Москва – не Тула: можно и без своего самовара поехать.

Люся говорит:

– Про врачей – ничего не скажу: не узнала еще хорошо, но сестры и лаборантки – совсем работать не умеют и не хотят!

– Иди ты! От кого мы это слышим?! Хотя если ты у них – звезда, то…

– Да! Нас, оказывается, хорошо учили. А они простейшего не знают! Научились кнопки на анализаторах нажимать, а что к чему – не понимают!

Не знаю, не знаю… Хотя у нас многие врачи уехали в Москву. При этом – уехали не лучшие, а все те, кто не смог пробиться у нас. И еще я заметил, что практически нет у нас в больнице успешных врачей, которые закончили бы московские вузы. Те, что периодически появляются, у нас – не приживаются. Бледно они как-то выглядят на фоне борзых провинциалов.

Из Питера – гораздо лучше ребята. Но самые толковые – из периферийных мединститутов. Особенно хороши – из Петрозаводска, Архангельска. Может быть, толковые в Москве пристраиваются, а к нам едут «неудачники»?

Мой хороший в прошлом приятель анестезиолог Равиль уехал в Москву.

Года через три, оказавшись по делам в столице, я ему позвонил. Думал: ох и встретимся, ох и выпьем под разговоры о былом! Приятель долго и уклончиво экал и мэкал в трубку, мучительно что-то соображая. А казалось бы – такое простое дело!

Назначил встречу в кафе. Скучно посидели полчаса. Равиль томился и ерзал на стуле. Распрощались без сожалений.

А вот молодой коллега Архангельский уехал три года назад в Норвегию. Мы с ним и не дружили. Так, деловые отношения: давал у нас наркозы нейрохирургическим больным. Приехал зачем-то в Россию, зашел к нам в отделение. Кинулся ко мне, как блудный сын к папаше, повис у меня на шее и весь халат обмочил слезами:

– Как же они меня затрахли, в этой Норвегии, как затрахли! Не могу больше…

То ли это приятели у меня разные, то ли на них место пребывания по-разному действует! Но ничего – прижился Архангельский у норгов.

Третий год уже не пишет и не звонит.

В диспетчерскую «скорой помощи» поступает вызов: «Болит живот». Отправляется фельдшер. Минут через 15 перезванивают: «Почему не едете?» Диспетчер вежливо объясняет, что бригада отбыла и скоро будет. Вызывающий: «Так он же кровью истечет!»

Диспетчер: «При чем тут кровь? У него же живот болит?»

Ответ: «Ну да – болит, потому что у него из живота нож торчит».

Немая сцена. Вызывается милиция, вдогонку фельдшеру посылается реанимационная бригада.

Из иных больных жизнь колом не вышибешь. Бывает, оперируешь такого, а все прахом идет: кровь свистит из всех дыр, ткани рвутся, в ране тесно, инструменты срываются. Больной тем временем просыпается и норовит с операционного стола сбежать. Его анестезиолог за ногу ловит в самый последний момент. Такого натворишь в самом нутре организма – смотреть тошно! Стыдливо прикроешь всю эту окрошку бледной кожей. Ушьешь ее особым подарочным вариантом косметического шва. С молитвой, но без всякой надежды. Гемостаз-то на соплях[21], мозг – отечен, крови потеряли полведра.

Глядь, а на следующий день этот болезный уже вдоль стеночки к сортиру пробирается, пряча сигарету в рукаве! Да кури ты, дорогой, на здоровье, не таись! Я бы тебе и выпить налил ради такого счастливого случая, да у самого нет ни грамма. Не поднесли еще.

Но есть больные противоположные. Жизнь в них – еле держится. Только тронешь такого скальпелем или введешь препарат, который мы уже сто лет не одной тысяче больных вводим, и – abs! – всё по нулям: ни пульса, ни дыхания, ни прочих признаков недавно еще вполне счастливой жизни. Умер с дискуссионным прогнозом на оживление.

И что особенно печально – ничем те и другие больные до врачебного вмешательства не отличаются!

Жизнь некоторых наших нейрохирургических больных висит на тонкой силиконовой трубочке диаметром со стержень разовой шариковой авторучки.

У многих больных с опухолями головного мозга развивается гидроцефалия. В естественных полостях мозга начинает скапливаться излишнее количество жидкости – ликвора. Маленькие эти полости (желудочки мозга) превращаются в раздутые водой баллоны.

Постепенно давление жидкости в желудочках нарастает и начинает выдавливать мозг из черепа, как зубную пасту из тюбика. В результате больные гибнут не от самой опухоли, а от избытка воды в полостях мозга.

Спасает этих людей немудреная операция. С помощью системы тоненьких трубок и клапана (шунта) мы отводим избыток жидкости из мозга в брюшную полость больного. Вся эта система – под кожей. Она абсолютно незаметна и не доставляет никаких неудобств больному. Называется такая операция вентрикуло-перитонеальным шунтированием. Особенно часто такие операции приходится делать детям.

Немудреная, казалось бы, вещь – шунт. Две трубочки, клапан, переходники. А сколько жизней спас! Беда только в том, что жизнь большинства таких больных в дальнейшем полностью зависит от работы шунта. Работает шунт – они здоровы. Стоит возникнуть малейшей его дисфункции – все симптомы возвращаются: головная боль, рвота, судороги, кома. Не успеем мы вовремя восстановить функцию шунта – смерть.

Вот так-то мы и подвешиваем жизнь больного на тонкую силиконовую трубочку.

У большинства таких больных шунты стоят как влитые и работают хорошо, без сбоев. Но у некоторых, таких как наши Андрей и Юля, они выходят из строя регулярно.

Андрею было шесть лет, когда у него обнаружили гидроцефалию, обусловленную опухолью третьего желудочка. Хрен его знает, что это за опухоль. За многие годы она почти не выросла. Специалисты различных медучреждений в России и за рубежом судили-рядили, но так и не пришли к какому-нибудь определенному выводу. Только одно мнение было единодушным: удалять саму опухоль – безумие! Третий желудочек – очень скверная для вмешательства зона. Решено было так и вести Андрея: на шунте и под пристальным наблюдением с контрольными МРТ головного мозга.

Юлю мы первый раз прооперировали в пять лет. Удалили опухоль мозжечка. Но после этого нормальный отток ликвора от мозга не восстановился. Пришлось наложить все тот же шунт.

И пошла писать губерния! По разу в год, а то и чаще, стали эти ребята поступать к нам наперегонки с отказавшими шунтами! У Андрея каждый отказ шунта вызывал стремительное ухудшение. Час-другой головных болей, рвота – и он уже в коме!