Синдром Л - Андрей Остальский

После чего небрежно махнул нам рукой в сторону пустого дивана. Куда мы с Михалычем смиренно и направились. Я скосил глаза: все же интересно было поглядеть на явно нервничающего начальника. Ну, то есть посторонний человек ничего бы, наверно, не заметил, но я, проработав с ним бок о бок столько лет, сразу же увидел признаки напряжения. И сжатые губы, и некоторая замедленность, пожалуй, даже скованность движений… Чудны дела твои, господи! Только что был для меня загадочным жителем Олимпа, сверхчеловеком и кудесником, и вдруг превратился в обычного пугливого смертного, почти равного мне перед лицом великого и ужасного генерал-полковника.

Насмотревшись на оробевшего Михалыча, должен был бы заволноваться и я — виновник торжества. Но не получалось. Проклятое похмелье держало мой организм в состоянии анестезии. «Пора мандражировать», — сказал я себе строго. Однако никакого мандража не получалось.

Погруженный в эти размышления, я чуть не пропустил самое интересное. Красная лампочка на столе у дежурного сначала замигала, а потом налилась густо-зеленым светом. «Прямо светофор какой-то», — подумал я.

Офицер тем временем, видимо, привел в действие тайный механизм, который раздвинул его массивный стол надвое, правая половина бесшумно и плавно отъехала в сторону, открывая путь к шкафу. Потом раздался громкий щелчок — какой-то замок, наверно, разомкнулся. Дежурный проворно вскочил, потянул за ручку шкафа, и его массивная, тяжелая дверь открылась. Взглянув на нас, офицер повел подбородком: проходите, мол. Мы живенько вскочили и двинулись вперед. «Внимание под ноги», — негромко подсказал дежурный. Я глянул вниз: боже мой, что же это! За открывшейся дверцей шкафа оказался высокий — сантиметров сорок — порог. Мы с Михалычем исправно его перешагнули. Не предупредили бы нас, так я бы очень даже запросто насмешил людей, полетел бы головой вперед… Одолев порог, мы обнаружили, что у шкафа имелась толстая задняя стенка, она же бронированная вторая дверь. Тем временем первая дверь стала бесшумно и плавно закрываться. Щелк! Это затворился внешний замок. Внутри шкафа было темновато, но через какие-то отверстия проникал свет. Сверху на нас смотрел странного вида наблюдательный прибор, что-то вроде широкой подзорной трубы. В общем, почти барокамера — причем с возможностью наблюдения за входящими. «Неплохо защищен заместитель председателя», — подумал я. И в ту же секунду раздался еще один щелчок, открылся внутренний замок, а вслед за этим и стенка-дверь отъехала в сторону. Мы преодолели еще один высокий порог и оказались в большом, просторном, в три окна, кабинете.

— Товарищ генерал-полковник госбезопасности! Генерал-майор Сердюк, капитан Ганкин по вашему приказанию, — каким-то незнакомым мне дребезжащим голосом рапортовал Михалыч.

Такие военизированные формулы у нас не так часто услышишь. Разве что в очень формальной обстановке. Мы ведь строем не ходим, одеты в штатское, честь не отдаем. Тайный орден, а не армия. Но иногда напоминают нам о военной дисциплине, а заодно о трибунале и всяком таком. Для военнослужащих же расстрельных статей больше. Если что. Если с тайнами небрежно обращаться.

Ну, в общем… Генерал-полковник Сусликов при ближайшем рассмотрении оказался худым среднего роста субъектом с намечающейся лысиной и маленькими пронзительно-синими глазками. У наших у всех, кто карьеру успешно сделал, глаза металлические, но у этого они были из какого-то особого сплава. О-очень твердый в них был металл. Интересная штука: разговаривая, он чаще всего смотрел мне куда-то за спину, и все время возникало непроизвольное желание оглянуться, посмотреть, с кем это заместитель разговаривает. «Все правильно, — заключил я в конце концов. — Генерал-полковник видит насквозь, значит, взгляд его проходит через человека и фиксируется в какой-то точке за ним».

Ну и еще вот этот прием кошмарный меня донимал: разговаривал товарищ Сусликов очень тихо. Приходилось ужасно напрягаться, чтобы разбирать, что он говорит. Нас, конечно, в вышке учили, что это очень полезно бывает для изучения потенциального объекта разработки или противника. Но мы-то с Михалычем не то и не другое, думал я. С нами-то зачем же так?

Ну и, разумеется, никакой реакции из плоского лица товарища генерал-полковника не извлечешь. Не догадаться, какое ты на него производишь впечатление. Все как полагается, ничего не скажешь, очень профессионально.

Помимо товарища Сусликова, в кабинете находился помощник. Плюгавенький, неприметный, но, судя по всему, проворный. Он все время бесшумно перемещался по огромному кабинету или говорил по внутреннему телефону — коротко, деловито и так тихо, что ни слова было не разобрать. То доставал бумаги из каких-то папок и раскладывал на столе. То еще что-то проделывал, вообще непонятное.

При этом Сусликов не обращал на действия своего помощника никакого внимания, как будто они с ним существовали в параллельных вселенных и никак друг от друга не зависели.

Сначала генерал-полковник допросил нас по поводу международной обстановки, о происках враждебных. Вернее о том, как это все у нас в управлении оценивается. Что было, конечно, добрым знаком. Если бы собирался обрушить на меня громы и молнии, то ни к чему была бы такая преамбула. Ну, мы ему доложили, что правильно все понимаем, и обстановку, и происки. И необходимость сплочения. После чего Сусликов меня удивил: точно на кнопку у себя внутри нажал. Переменился. Достал из кармана улыбку, приладил к лицу… Так примерно это выглядело. Жестом пригласил к маленькому столику. Там уже стояли подстаканники с крепким чаем, на блюдечках желтели кружки нарезанного лимона и круглые печенья с дефицитным изюмом. Я был поражен в самую печень.

Сусликов тем временем кивнул помощнику, тот что-то такое незаметное проделал руками, и на всех трех окнах опустились тонкие металлические решетки, и все помещение стало как будто слегка вибрировать. Это включился максимальный режим защиты от прослушки. После чего помощник куда-то исчез, словно растворился.

Вообще, комната была, конечно, с чудесами. Я хоть и с похмелья, но сообразил: если на такие ухищрения идут, то ждет меня что-то чрезвычайное, из всякого ряда вон. Но разволноваться опять же не удалось: организм по-прежнему слабо откликался на внешние раздражители, он был неотрывно занят нарушенным биохимическим балансом вследствие глубокого похмельного состояния. Больше ему было ни до чего. И Сусликов, видно, об этом догадался, недаром же был суперчекистом! Но прозорливость его обнаружилась чуть позднее. А пока он впился в меня своими синими глазами и сказал чуть громче обычного:

— Товарищ Ганкин, мы решили поручить вам особое задание чрезвычайной государственной важности. Как вы к этому отнесетесь?

Михалыч тут больно наступил мне на ногу под столом. Думаю, что я правильно понял его намек, немедленно вскочив и заорав:

— Готов выполнить любое задание Родины и органов государственной безопасности, товарищ генерал-полковник!

Сусликов слегка поморщился — наверно, я переборщил с громкостью. Зато в глазах Михалыча я ясно прочел: попробовал бы ты ответить как-нибудь иначе…

— Я так необычно ставлю вопрос, — пояснил заместитель председателя, — потому что это задание из тех, на которые требуются добровольцы, готовые принять на себя дополнительную ответственность и риск… С полным пониманием… Я бы хотел, чтобы вы подумали и приняли вполне осознанное решение… Задание, которое я хотел бы вам поручить, товарищ капитан госбезопасности, не столь опасно, сколь щекотливо. Я не сомневаюсь в вашей способности хранить государственную тайну, но в данном случае, помимо всего прочего, от вас потребуются дополнительные усилия и чрезвычайная бдительность, чтобы особенно тщательно тайну сберечь. Не буду ходить вокруг да около, скажу сразу. Речь идет о выявлении и, возможно, дальнейшей ликвидации предателя. Одного из наших. Да-да, сколь это ни прискорбно и сколь ни поразительно, но такое случается. Редко, конечно, но бывает. Наш офицер, допущенный до высших тайн государства, до святая святых — работы в центральном контрразведывательном аппарате, перешел на сторону врага и активно с ним сотрудничает. Подумайте, беретесь ли вы его нейтрализовать? И, если потребуется, то и ликвидировать?