Мистическое кольцо символистов - Мария Спасская

– И что же это за обстоятельства? – еще больше заинтересовался Чурилин.

– Любовный роман, – вступая в беседу, доверительно понизил голос секретарь.

Во всем, что касается издательских сплетен, он был значительно лучше подкован, чем Закарихин, и пальму первенства уступать не собирался.

– Да бросьте, история с Брюсовым и Петровской давно имеет несвежий вид, – скривился ротмистр Шалевич, обнаруживая хорошее знание предмета.

– Вовсе я не про то, – многозначительно улыбнулся Лианопуло. – Вообразите себе, что много лет назад, еще в далекой юности, кумир молодежи Андрей Белый составил любовный треугольник с самим Александром Блоком и Любовью Дмитриевной Менделеевой. Глупая история, которая икается ему до сих пор. Но, ежели желаете, могу рассказать.

– Отчего бы не послушать? – обрадовался ротмистр, в то время как его начальник с индифферентным видом продолжал заниматься бумагами на письменном столе Амалии.

– Начать, пожалуй, стоит с того, что на Арбате, в одном доме с Андреем Белым живет Сережа Соловьев, племянник уважаемого философа Соловьева. Сережа пишет для «Скорпиона» и тоже считается поэтом. Сережа-то и познакомил Андрея Белого с Александром Блоком, ибо сам является Блоку какой-то отдаленной родней. И вот, представьте себе, что двум поэтическим гениям – я говорю сейчас о Блоке и о Белом, – сей племянник философа заморочил голову Женой, Облеченной В Солнце, о которой так много и так хорошо писал его дядя-философ в поэме «Три свидания».

Да только шельмец Сережа умолчал, что перед самой смертью к философу Соловьеву явилась бойкая старушка-карлица, назвавшаяся Анной Шмидт и сообщившая, что она-то и есть та самая «Жена». Серьезно так сообщила. Вскарабкалась на стул, и, болтая не достающими до пола ножками, обутыми в стоптанные детские ботинки, принялась обосновывать. Философ не знал, как бы поделикатнее ее выпроводить, ибо он-то размышлял категориями символов, а оно вон как вышло. Символ вдруг взял и материализовался. Да еще в такую убогую форму!

Ну да это к слову. А наша история куда занимательнее. Итак, три поэта – Блок, Белый и Соловьев – собрались вместе и в литературно-философском экстазе принялись грезить о «Жене». Как раз таки в этот период Блок пишет цикл стихов о «Прекрасной даме». Белый же пишет свою «Симфонию». Только у циничного Белого получается шарж на Анну Шмидт, а у доверчивого Блока тема звучит серьезно, эдак мистически-восторженно.

Ну, Блок, как известно, человек особенный. Вечно угрюм, настроен на погибель всего и вся, на разрушение и саморазрушение. Если его послушать, то получается, что цунами, крушения поездов и извержения вулканов – прямое доказательство того, что мир неблагополучен. А то мы с вами этого не знаем и нам нужны прямые доказательства!

Секретарь широко улыбнулся своей коронной улыбкой Чеширского Кота, подмигнул ротмистру, точно старому приятелю, продолжив:

– В общем, настрой и мироощущение Александра Александровича всем хорошо известны – чем хуже жизнь, тем лучше для творчества. Вот Блок и создал себе ад. К моменту, о котором идет речь, Блок как раз только-только женился на соседке по даче, Любе Менделеевой, и друзья-поэты, стремясь к наглядности, объявили ее «Женой, Облеченной В Солнце».

– Позвольте, вы не в первый раз упоминаете эту самую «Жену», – поморщился чиновник сыскного отделения. – Может, объясните нам, дремучим, что это за диво?

– Ничего сложного, – охотно откликнулся Чеширский Кот. – Жена, Облеченная в Солнце, – символический персонаж Откровения Иоанна Богослова, а философ Владимир Соловьев возвел этот образ в ранг персонификации Добра и Красоты.

Рассказчик согнал с лица свою постоянную улыбку и загробным голосом принялся цитировать:

– «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и в голове ее венец из звезд. Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения», – так говорится у Иоанна. Похоже, что речь идет о Богородице – есть даже иконографические изображения Девы Марии, ногами попирающей месяц, а в головах имеющей звезды. А возможно, что имеется в виду раннехристианская церковь и все верующие. В этой связи у Блока возникли определенные затруднения – разве не кощунственно спать с Богородицей? А тем более со всей христианской церковью? И Александр Александрович предпочел от супружеских обязанностей уклониться. Так вот и получилось, что жене он поклоняется, как иконе, а за мужскими удовольствиями ездит к проституткам.

– Откуда известно? – блеснул глазами ротмистр.

– Что именно? – надменно осведомился секретарь. – Что Блок считает астартизм и низшие инстинкты унизительными? Или то, что полагает, будто плоть вмешивается в Духовное Начало и разрушает его?

– Да нет, что ездит к проституткам.

Ехидная усмешка скривила губы Лианопуло, и он не без сарказма обронил:

– Помилуйте, уважаемый, среди людей живем! У нас все друг о друге знают. Любовь Дмитриевна сама в «Бродячей собаке» на Блока жаловалась, мне Шершеневич говорил. Оскорбительной ей показалась пьеса «Балаганчик», где вывел Блок ее под маской Коломбины, себя сделал Пьеро, а Белого – злым и жестоким Арлекином. Но только жизнь – великая насмешница. Нет в их истории ни одного коварного Арлекина, зато имеются аж целых два Пьеро.

Он замолчал и, взяв со стола нож для разрезания книг, стал сосредоточенно чистить ногти, выдерживая паузу и подогревая в слушателях интерес.

– Вам Шершеневич, часом, не рассказывал, чем дело кончилось? – не выдержал ротмистр.

– Это я и сам знаю. Все-таки с Белым почти каждый день видимся и хочешь не хочешь, а приходится служить ему жилеткой.

Заметив недоуменный взгляд ротмистра, секретарь отложил импровизированный инструмент для чистки ногтей и пояснил:

– Это я в том смысле говорю, что поплакаться в жилетку Борис Николаевич большой любитель. Так вот. Любовь Дмитриевна пребывала в растерянности – как же так? Собираясь замуж за поэта, она мечтала о любви, о взаимных ласках, хотя Блок и казался несколько холодноват, однако не совсем же равнодушен к ее чарам! При этом Менделеева замечает, с каким вожделением на нее поглядывает друг семьи Бугаев. Любовь Дмитриевна дает слабину – позволяет себе увлечься. Правда, дальше поцелуев и объятий дело не идет. Но это до поры. Во время поездки в Москву супруга Блока решается окончательно и бесповоротно отдаться любовнику и приезжает на Арбат. Смущенный ее напором, Бугаев краснеет, бледнеет, мямлит что-то невнятное – в общем, ведет себя как Пьеро, а вовсе не как Арлекин – и, наконец, выпроваживает подругу вон. И после этого позорно покидает Москву. Но потом опять передумывает, снова вожделеет Менделееву, возвращается и принимается закатывать Блокам истерики и устраивать скандалы. Но это все в прошлом. Теперь у Белого другой роман.

– Другой? И с кем? – опешил внимательно слушавший Шалевич.

– С художницей одной, с Асей Тургеневой.

– Благодарю вас, с этим разобрались, – обращаясь к разговорчивому секретарю, с легким поклоном проговорил Чурилин. И, обернувшись к Шляпнику, уточнил: – Господин Закарихин, а позвольте узнать, когда вы вернулись в редакцию, Борис Николаевич чем занимался?