Город Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс

Встал особо толстый нибелунг, набрал в грудь побольше воздуха и, выдув чистую ноту, задержал ее.

Долго.

Очень долго.

Почти сенсационно долго — технически, с точки зрения дыхания, почти невозможно. Не набирая еще воздуха, не давая звуку ослабнуть или задрожать, он держал его долгие минуты. Не слишком блестящий тон: ни высокий, ни низкий — средний.

Я снова закрыл глаза и увидел черный луч, тянувшийся бесконечно и прямо как стрела через белую пустоту. И тут же понял (не спрашивайте, друзья мои, почему!), что это легендарный бухтингский пратон, первый официально принятый тон в истории замонийской музыки.

Тепло гудел он у меня в ушах, и в моем сознании сложилась история. Была ли она воспоминанием из школьных лет? Или поблекшими образами из какой-то книги? Это была старинная бухтингская легенда о пратоне, который тогдашний правитель, князь Ориан Бухтингский повелел отыскать своим музыкантам. По его распоряжению этот тон должен был лечь в основу всей замонийской музыки, стать мерилом, сообразуясь с которым будут сочинять и исполнять музыку в грядущие века. Звучание у него должно быть не слишком экспрессивное, но и не слишком сдержанное, ничего радикального, никаких пограничных звуков, но такое, чтобы по нему расценивать все остальные, и чтобы он не звучал обывательски. Ориан приказал немедленно сыскать ему такую ноту.

Слетелись бухтингские музыканты и стали измерять и взвешивать все возможные тона и звуки: от оглушительного грохота кузнечных молотов по наковальне до еле слышного вопля ужаса устрицы, когда вскрывают ее домик. Но все они были или слишком громкими, или слишком тихими, слишком пронзительными или слишком глухими, слишком визгливыми или слишком низкими, слишком жидкими или лишенными объема, слишком чистыми или слишком смазанными. Музыканты отчаялись, ведь князь славился своей беспощадностью. И тем, что если подданные не исполняли его приказы достаточно быстро, заставлял их съедать флоринфские стеклянные клинки.

Уже совершенно отчаявшись, главный дирижер как-то проходил мимо одного домика, из окна которого раздалась та самая нота, которую так искали: не слишком высокая, не слишком низкая, чистая, длительная и основательная. Невинный, прямолинейный тон, из которого можно создавать целые симфонии.

Дирижер (молодой неженатый наттиффтофф хорошей наружности) вошел в дом и увидел там наттиффтоффскую девушку (также безупречного телосложения), которая играла на блок-флейте. Дирижер без памяти влюбился в девушку, а девушка — в него. Он привел возлюбленную к князю, которому она сыграла на блок-флейте свою ноту, и князь официально возвестил, что пратон, наконец, найден.

Но уже можно предположить, что это еще не конец, ведь легенда, как почти все замонийские истории, должна закончиться печально. Итак, князь тоже влюбился в девушку и приказал своему счастливому сопернику съесть тарелку стеклянных ножей, от чего тот, хрипя, скончался. Затем девушка от любовной тоски тоже проглотила несколько предметов с острыми краями и — по вполне понятным причинам — почила в ужасных муках. И, наконец, сам граф Ориан Бухтингский пообедал бриллиантами короны, так как не смог снести вины, и умер тяжкой смертью от множества обильных внутренних кровотечений. Но пратон с тех пор составляет основу всей замонийской музыки.

Эта крайне драматичная история промелькнула перед моим внутренним взором так выразительно, будто театральный спектакль, воплощенный в одной длящейся ноте трубамбона, которая теперь понемногу стихала.

Я открыл глаза. Толстый трубамбонист отнял ото рта свой инструмент и сел. Я откинулся на спинку стула. Невероятно! Музыка, способная без пения и слов передавать повествование! Это много лучше чтения вслух. И лучше любой традиционной музыки. Да это же новый вид искусства! Литературная музыка!

Слушатели возбужденно переговаривались. Я увидел, как ужаска вытирает Кибитцеру пот со лба.

— Грандиозно! — с трудом переводя дух, проговорил гном рядом со мной. — Я слышал эту вещь уже с десяток раз, но все равно так переживаю, так переживаю! Да что там… Дальше станет только лучше.

— У меня самого было такое ощущение, будто я стекла наелся! — сказал голос у меня за спиной.

Как в такое поверить?! У всех присутствующих здесь было одно и то же видение. По всей видимости, слушатели были тесным кружком, который раз за разом приходит на такие концерты. И при этом видит те же картины, переживает те же истории. Я счел бы такую форму передачи содержания невозможной, если бы сам при том не присутствовал. Вот теперь я точно не жалел, что послушался Фистомефеля Смайка. Завтра обязательно надо будет поблагодарить червякула.

Музыканты снова встали, их инструменты звучали теперь переливисто, чуть заунывно, будто шарманка, и я с готовностью закрыл глаза. Передо мной возникли каменные крепости на фоне грозовых туч. Флаги развеваются над горами тел поверженных воинов в бурых от запекшейся крови доспехах. Сварливые вороны опускаются на виселицы, где покачиваются повешенные. Дымящиеся костры с прикованными к столбам обгорелыми скелетами. Очевидно, я перенесся в замонийское средневековье.

Для меня оставалось загадкой, как музыканты извлекают из трубамбонов звуки примитивных духовых и струнных инструментов того времени: крякающих дудок и монотонных шарманок, способный разжалобить камень вой волынок и переливы расстроенных скрипочек. Теперь передо мной простерлась любимая всеми долина, край бесконечных зеленых виноградников под сияющими солнечными небесами. А посреди виноградников высилась полая, полная черной воды гора, похожая на вскрытый череп великана.

Да, это Винная долина, самая большая область виноградарства в Замонии, раскинувшаяся вокруг Гаргулльянского Черепа. И снова, сам не понимая откуда и почему, я догадался: это история Гиццарда фон Ульфо и его легендарного кометного вина. До сих пор я сталкивался с ней лишь в поэтическом варианте, в стихотворении «Снежное вино кометы» Сандрока Алексба. Но сейчас меня захлестнули события той ужасной средневековой драмы. Каждые несколько тысяч лет через нашу Солнечную систему проходит комета Линденхупа и оказывается к нам так близко, что целое лето превращается в единый непрерывный день.

Гиццард фон Ульфо, самый могущественный виноградарь замонийского средневековья, владелец многочисленных виноградников и алхимик-любитель, был убежден, что посаженные весной того невероятного лета лозы дадут такое вино, которое по вкусу превзойдет все, что когда-либо наливали из бутылки. Иными словами, он хотел создать кометное вино.

Комета приближалась, дни становились все длиннее, и жар солнца и свет небесного тела придали лозе Гиццарда фон Ульфо такие свойства, каких даже не ждали. Лозы росли гораздо быстрее, виноградины напоминали дыни, их приходилось обеими руками рвать по одной и, покряхтывая, тащить к прессу. Их сок был густым и тяжелым, насыщающим и вкусным, а полученное из него вино стало лучшим во всей Замонии. И у Гиццарда фон Ульфо было его тысячи бочек. Однажды фон Ульфо велел созвать в усадьбу всех виноградарей, бочаров и давильщиков, садовников и сборщиков урожая, а после запереть ворота. С топором в руках он выступил перед своими людьми и без единого слова начал рубить в бочках дыры. Все решили, что он лишился рассудка, и попытались его удержать, но Гиццард фон Ульфо не дал себя остановить и не успокоился, пока не разбил последнюю бочку, пока последние капли не ушли в землю, и вся усадьба не напиталась вином кометы.