Дневник призрака - Ирина Лобусова

— Ну вот, здесь я живу, — сказал, наконец расслабившись, Матвеев.

— Не в коммуне? — искренне удивилась Зина.

— Нет, — покачал головой он. — Я же говорил, что мой отец был чекистом. Ему выделили отдельную однокомнатную квартиру с ванной. В общем, это квартира родителей. Здесь я жил и бабушка с дедушкой. Теперь я один.

Комната с эркером была большой и светлой. В ней было мало мебели и много книг. Большую часть пространства занимала широкая двуспальная кровать.

— Осталась от родителей, — пояснил Матвеев, поймав взгляд Крестовской.

Он достал из шкафа мужской халат и полотенце:

— Идем, — сказал, улыбаясь. — Ты сможешь привести себя в порядок.

Увидев роскошную мраморную ванну, Зина не поверила своим глазам. Матвеев включил горячую воду.

Это было небывалым наслаждением — окунуться в огромную ванну с горячей водой! В ее коммуналке ванна представлена была только подставкой для душа, и не работала уже давно. Ну а душ всегда был со слабым напором, а горячей воды вообще не подавали. Как и все обитатели коммуны, Зина грела воду для мытья в тазике. И вот теперь — такая роскошь… Она просто потеряла счет времени — закрыла глаза и словно растворилась в горячей воде, испытав неземное наслаждение от этой редкой роскоши — увы, недоступной простым смертным.

— С тобой все в порядке? — Крестовская пришла в себя, только когда Матвеев постучал в дверь. Вспомнив, что и ему нужно отмыть гарь, она быстро вышла из ванной, утопив себе в огромном халате.

Ожидая, пока Матвеев отмывается, Зина прилегла на кровать и закрыла глаза. Было так спокойно и хорошо лежать, прислушиваясь к мелодичному тиканью часов на стене. И быть живой. Умеющей чувствовать. Она закрыла глаза…

…Это было так странно — горячие мужские руки на ее теле… В первый момент Зине показалось, что она все еще спит и видит сладкий сон. Эти руки ласкали ее, даря волны горячего наслаждения, пробегающего по телу, напоминающего бурные морские волны на залитом солнечным светом берегу…

Что она делала, почему, зачем? Отдавшись этому чувственному порыву и больше не думая ни о чем, Зина изо всех сил обняла прильнувшее к ней молодое, горячее тело. Раскаленным поцелуем впилась в податливые губы.

Ей было плевать на все. Никаких преград между ними больше не было. И не думая ни о чем, Зина вздымалась к небу на пылающем грозовом облаке, рискуя рухнуть вниз тогда, когда будет пройден именно тот самый грозовой перевал…

— Я люблю тебя, — прошептал Матвеев, прижимаясь к теплой вздымающейся впадинке на ее груди. — Прости… Люблю… Я просто не смог удержаться… Прости… Люблю…

Он что-то еще шептал, а Зине хотелось оттолкнуть его и сказать, что это неправда. Нет, на самом деле никакой любви нет! Есть только животная похоть, вот так толкающая людей в объятия друг к другу… Но… промолчала, не смогла сказать… А просто прижалась изо всех сил к этому горячему телу, смахнув одинокую слезинку, медленно сползающую из уголка ее глаза…

— Сколько тебе ложек сахара? Может, меда? — Кирилл суетился возле плиты на крошечной кухне. А Зина просто сидела за столом, кутаясь в его халат, закинув ногу на ногу и с тоской глядя в окно, где первые солнечные лучи еще не упали на замызганный подоконник. И думая о том, что все-таки не так в этом утре.

Матвеев был так напряжен, словно ему в спину вставили штырь. Он без конца двигался, суетился, готовя яичницу и накрывая на стол. И это означало, что наступил совершенно другой день. Ночь ушла в прошлое. И каким бы ни был этот новый день, эта ночь уже не повторится.

А Зина с тоской думала о том, что время — это вода, она похожа на текущий сквозь пальцы песок. И исчезает навсегда как раз в те самые мгновения, когда в этом нуждаешься больше всего.

Она осталась в квартире с Матвеевым до утра. Всю ночь они любили друг друга на старой огромной кровати в этой странной комнате, где было так мало мебели. Эта ночь словно была отрезана от всей ее жизни, словно все, что происходило раньше и что происходит сейчас, — не с ней. Отделив сознание от реальности, Зина, забыв обо всем, падала в эту сладкую пропасть, прекрасно зная, что завтра будет совершенно другой день. И там будет другая она…

А вот Матвеев нервничал, и это было заметно. Об этом свидетельствовала его спина, когда он стоял, так и не повернувшись к Зине. И Зина прекрасно понимала почему.

Положив яичницу на тарелку, Кирилл наконец обернулся к ней. Поставил рядом на тарелке бутерброды с докторской колбасой.

— Неплохо живешь по советским меркам… — усмехнулась Зина, взглянув на колбасу. — И кофе натуральный пьешь… Роскошествуешь…

— Что ты, никакой роскоши нет, — Матвеев заметно смутился, — это спецпаек.

— Ну да, — с пониманием кивнула Крестовская. Она была рада, что Кирилл проговорился: спецпаек получали все сотрудники НКВД, даже нештатные, только не так часто, а вот уголовный розыск к спецпайкам не имел никакого отношения. Зина поставила себе плюс: она не ошиблась — Матвеев не простой сотрудник уголовного розыска, теперь он явно дал понять, что работает в секретном отделе, может, даже с Бершадовым.

— Еще варенье есть… Из айвы… Если хочешь, я положу. К чаю… — Кирилл все суетился.

— Да успокойся ты наконец! — в сердцах сказала Зина. — Сядь!

Повинуясь ее беспрекословному тону, Матвеев опустился на табуретку.

— Чего ты дергаешься? И меня, и себя извел! — Крестовская смотрела на него сурово.

— Прости меня… — Матвеев начал говорить, потом резко замолчал, плечи его задрожали. — Я не должен был так поступить с тобой… Я виноват…

— За что? — Зина поджала губы. — Ведь не произошло ничего особенного! Можешь считать, вообще ничего не произошло.

— Но это неправда… Я не должен был…

— У тебя есть девушка, так? — спросила Зина.

— Да, есть. Она в селе живет. Скоро ко мне переедет.

— Ну и живи со своей крестьянкой! Я тут при чем?

— Но ты… Я влюбился в тебя, правда… Ты не подумай… Я с самого начала влюбился в тебя, и…

— Прекрати это! — Зине захотелось плакать, и она отвернулась. — Вот это ты прекрати. Мы будем встречаться, если хочешь. Но лгать мне не смей.

— Я не лгу, — Матвеев поднял на нее растерянные, детские глаза, — я люблю тебя… Это правда. И я не хочу тебя потерять.

— Правда… — Зине хотелось закричать, но она сдержалась, — что ты знаешь о правде? Все это глупость какая-то… Бегаешь, дрожишь… Девушка… Как в детском саду. Так нельзя себя вести. Возьми себя в руки. Будешь все время дергаться — ни тебе, ни мне это не поможет. Ты меня понял?

— Понял, — поникшим голосом сказал Матвеев.