Палач. Костер правосудия - Андреа Жапп

Расчетливый, изворотливый, способный на лицемерие – такому никто не мог дать ложных обещаний. Его требовательная вера в Бога знала лишь одно исключение: король. Ногарэ был прекрасно приспособлен к двум главным требованиям монарха: подчиняться приказам Ордена тамплиеров и стараться, чтобы удачно завершился процесс против Бонифация VIII, бывшего папы римского и заклятого врага Филиппа, несмотря на то что понтифик скончался тремя годами раньше. Эти двое имели твердое влияние и единую цель, за исключением того, что Бонифаций мечтал стать фактическим императором Запада, против чего Филипп без устали очень сурово возражал. Французское королевство принадлежало ему, и никто не должен покушаться на его священное право безраздельного царствования, будь он даже самим папой римским.

Чтобы угодить королю, Ногарэ покопался в мрачных секретах Рима, выискивая что-нибудь, способное нанести вред репутации покойного Бонифация, и не надеясь придать процессу законное обоснование, то, что делало бы невозможным изгнание нового папы римского, который был обязан своим избранием великодушию французского короля. К несчастью, Ногарэ так и не удалось откопать ничего, что подтвердило бы слухи, обвиняющие Бонифация в занятиях магией и алхимией с целью достижения его заветной мечты – абсолютной власти над душами и живыми созданиями[110]. Советник не осмелился изобретать такие сведения самостоятельно, хотя по отношению к другим он не проявлял подобной щепетильности. Впрочем, речь шла о претензии к покойному королевы Жанны, которая всегда предпочитала Бонифацию его оппонента, канцлера Пьера Флоте. Последний был преисполнен решимости пресечь вмешательства папы в дела Французского королевства, и ничто не могло бы его остановить.

Ногарэ же лавировал, действуя в полном мраке из своего безграничного почтения к Святой Церкви. Пусть и с запозданием, но он старался помешать непоправимому разрыву между папством и его старшей дочерью – Францией.

Что касается дела Ордена тамплиеров, Филипп Красивый еще не порвал с ними окончательно; искоренение ордена пока что не входило в его планы. Речь шла лишь о том, чтобы обуздать тамплиеров – эту свору папских сторожевых псов. После разгрома Акры[111]воинствующие монахи вернулись в Европу, большей частью во Францию, став в глазах Филиппа ненавистной угрозой власти. Задача же мессира де Ногарэ состояла в том, чтобы подорвать то, что оставалось от их авторитета, стереть из умов все воспоминаниях об их славных боевых победах, о тысячах тамплиеров, погибших во славу Господню, обо всем, что говорило бы в их пользу.

Советник прекрасно знал человеческую душу. Разве найдется оружие более сильное, чем ревность или низменные желания? Причем оружие не особенно обременительное в смысле затрат и по быстроте воздействия сравнимое разве что с эпидемией, которая распространяется со скоростью лошадиного галопа. Впрочем, Орден госпитальеров был гораздо богаче Ордена тамплиеров. Но какое это имело значение? Те находились под предводительством прекрасного воина и тонкого политика, в то время как предводитель Ордена тамплиеров – Жак де Молэ – по набожности и храбрости не имел себе равных, но его высокомерие сильно задевало короля. Бедный Молэ! Этот ничтожный посредник был не настолько значительной фигурой в начале партии, но он ничего не знал до самого конца, играя с Ногарэ, который обставил его с той же легкостью, с какой заезжий красавец соблазняет наивную крестьяночку. Молэ слепо верил в Климента V: ужасная ошибка! Папа хитрил с Филиппом, перед которым испытывал страх, желая обезопасить себя от его гнева. И если это будет в его интересах, Климент без колебаний бросит Молэ на съедение псам. Ногарэ одобрял мессира понтифика. Что значит какой-то там де Молэ перед лицом христианского Запада? Что означали его братья по ордену для большинства мелких дворянчиков и зажиточных крестьян?

Ногарэ вспоминал старую кормилицу, которая любила повторять: «Не разбив яйца, не сделаешь омлет». Господь всемогущий! В течение всей своей жизни он неизменно убеждался в правильности этой максимы.

* * *

Кто-то осторожно постучал в высокую резную дверь кабинета, отвлекая Гийома де Ногарэ от размышлений. Он сухо и отрывисто бросил:

– Войдите.

Молодой человек в камзоле с вышитым гербом Карла Валуа, согнувшись в поклоне, приблизился к столу. Лицо его показалось Ногарэ смутно знакомым; должно быть, он уже сталкивался с ним в цитадели.

– Мессир…

– Да?

– Эмиль Шапп, почту за счастье служить вам.

– Гм…

Ногарэ совершенно не представлял себе, что мог от него хотеть этот молодой человек с такими светлыми короткими волосами, что сквозь них проглядывала розовая кожа.

– Я жду! – раздраженно поторопил его советник.

Детское лицо посетителя тут же покраснело. Дрожащим от волнения голосом он принялся объяснять:

– Мессир, я имел дерзость прийти к вам, чтобы умолять о месте помощника секретаря. Как я уже упоминал, у меня бойкое перо, я читаю и пишу на латыни и прекрасно разбираюсь в цифрах. Вы были так бесконечно добры, что выслушали меня и дали понять, что если вашего писца по каким-то причинам не будет на своем месте…

Ногарэ ничего не помнил об этой встрече. Не то чтобы это его удивляло – он довольно часто давал такие уклончивые ответы тем, кто его не интересовал или не мог быть ему полезным, едва выслушав просителей.

– …Я, как и все здесь, знаю о вашей бесконечной преданности королю и о том, что вы, должно быть, противостоите стольким недоброжелателям. Я прихожу в сильнейшее негодование, когда слышу, как всякие недостойные твари стараются принизить ваш достойный всякого восхищения труд…

Ногарэ вздохнул и раздраженно поджал тонкие губы. Этот Эмиль Шапп начинал действовать ему на нервы.

– …Поэтому когда я слышу, что говорят в окружении монсеньора де Валуа, которому я имею честь служить, даже находясь в отдалении, я… чувствую себя безмерно оскорбленным.

Известие о том, что злые языки действуют среди верных сторонников Карла де Валуа, вовсе не удивило мессира де Ногарэ. Во всяком случае, услышанное возбудило его любопытство. Он по опыту знал, что пересуды придворных могут стать настоящим ядом, особенно если ими пользоваться с достаточной ловкостью.

– Так что вы хотите сказать?

Ногарэ вспомнил этого молодого человека. За два года службы у брата короля Эмиль Шапп продемонстрировал безграничное честолюбие, которое безуспешно пытался спрятать за показной скромностью. Он ревностно относился к своим обязанностям и работал лучше других секретарей, демонстрируя неплохие умственные способности. Он также не скупился на поклоны и лесть, как только предоставлялся удобный случай. Тем не менее из-за одного досадного происшествия, случившегося несколькими месяцами раньше, его имя вдруг выпало из памяти монсеньора де Валуа, несмотря на то что Шапп служил ему очень долгое время. Поэтому молодой человек решил, что его усилия никогда не увенчаются успехом и что он должен найти себе другое пристанище, где к нему отнесутся более благосклонно. Как, например, служба у мессира де Ногарэ. Он уже давно держал ушки на макушке, тайком наблюдая за братом короля и его окружением. В слухах про «печальную мышь» не было недостатка, но ранее Шаппу никак не удавалось услышать ничего такого, что могло бы послужить ему верительной грамотой или, скорее, разменной монетой при встрече с глазу на глаз с королевским советником. А еще он не был уверен в значимости того бестактного поступка, который готовился совершить. Вот почему Шапп долго взвешивал все «за» и «против», прежде чем испросить аудиенцию у Ногарэ, что означало пойти ва-банк и сжечь все мосты между ним и монсеньором де Валуа. Если сведения, которыми он располагал, не прельстят советника, Шапп мог оказаться в весьма скверном положении. Но стоила ли эта игра свеч?[112]Он по-прежнему не был в этом уверен. Сердце молодого человека билось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди, когда он произнес: