Аномалия - Майкл Маршалл Смит

На часах было два двадцать. Я повернулся к Кену, который сидел неподалеку и курил, уставившись в потолок.

– Кен, – позвал я.

– Полностью согласен.

– С чем?

– С тем, что ты задумал.

– Пару часов назад ты говорил по-другому.

– Слушай, Нолан, нам нужно нечто большее. Ну хорошо: не то чтобы нужно – мы хотим, заслуживаем большего. Мы нашли нечто потрясающее, но ограничиться пятью минутами съемки в темном коридоре, а потом свалить? Да надо быть больными на голову, чтобы упустить такой шанс. Мы должны сделать все для того, чтобы в наших трясущихся от возбуждения ручонках оказались эксклюзивные права на эту историю. И ты знаешь это не хуже моего. Я просто ждал, пока до тебя дойдет.

– А если бы вдруг не дошло?

– Я бы нашел способ аккуратно довести это до твоего сведения.

– Ясно.

– Так что мы ищем?

– Большую комнату. От нее отходят коридоры, как спицы от центра колеса. Кинкейд уверял, что все умопомрачительные штуковины они обнаружили именно там – золотые урны, мумии и тому подобное.

– И статую, да?

– Судя по его словам, да. Громадную и с многочисленными руками.

– Но ты же в это не веришь?

– Не верю. С этого места его отчет превращается в какую-то ахинею. Возможно, с ним случилось то же, что и с нами: он и правда нашел нечто потрясающее. Нечто, что уже само по себе было сенсацией. Но он знал, что это не заставит рядового обывателя отвлечься от кормушки. Кинкейд всю жизнь провел среди дикой природы – а в те времена природа Америки была еще по-настоящему дикой. И он хотел, чтобы народ на востоке понял, что это необыкновенная страна с глубокой, нестандартной историей. Потому и присочинил. Много чего.

– То есть там, скорее всего, пусто?

– Такова зачастую незавидная судьба беспристрастных искателей истины.

– Без тебя знаю. Ладно, пойдем глянем. А потом сваливаем. В лодке нас ждет запотевшая бутылка водки, и ты ее в кои-то веки честно заработал.

Через десять минут мы снова двинулись в путь. С осторожностью обошли отверстие шахты в полу – и ступили на неизведанную территорию.

Углубившись в противоположную часть коридора футов на сто, мы заметили резкие перемены: стены стали вогнутыми, а сам коридор заметно расширился и теперь напоминал туннель; кроме того, появилось ощущение, будто мы постоянно поднимаемся в гору. Было очевидно, что здесь поработали с особым тщанием, стараясь придать месту более величественный вид. Похоже, мы действительно приближались к самому сердцу этого невообразимого церемониального комплекса.

Пьер по-прежнему снимал, но говорил я мало: лишь обратил внимание на изменения и предположил, что уклон вверх имеет эмоциональное значение и символизирует духовный подъем. Я не знал, правда это или нет; возможно, никакого высокого смысла тут не было, просто строители промахнулись с расчетами. Но красиво говорить на камеру – это моя работа (как минимум одна из ее составляющих).

Однако большую часть времени я молчал. Внезапно что-то изменилось. Воздух стал заметно свежее, а стены с обеих сторон исчезли.

– Пришли, – сказал я. – Включаем свет.

За моей спиной один за другим вспыхивали лучи фонариков.

Воцарилась мертвая тишина.

– Бог ты мой! – ахнула Джемма.

Мы медленно разбрелись в разные стороны.

Это была самая огромная комната из всех. Сначала мы вообще не видели стен: мощности фонариков не хватало, чтобы пробиться сквозь плотную черную пелену. Но вскоре, по мере того как лучи света отвоевывали у темноты все новые куски пространства, стало очевидно, что это идеально круглое помещение с куполом вместо потолка.

В центре возвышался трехфутовый куб, вытесанный явно не из местной породы, а из какого-то другого, более твердого камня. Когда я впервые столкнулся с кубическими пьедесталами и пирамидами, меня удивила их геометрическая точность, но то, что предстало перед моими глазами теперь, выглядело просто совершенством. И как будто одного куба было недостаточно, чтобы мы потеряли дар речи, сверху на нем стояла… нет, не статуя многорукого бога, которую так подробно описывал Кинкейд.

А сфера. Тоже из камня и тоже совершенная. По моим подсчетам (в качестве эталона измерения был взят Пьер, который приблизился, чтобы снять это чудо во всей красе), в диаметре она достигала не меньше двенадцати футов.

– Разрази меня гром, – пробормотал Кен.

Пока мы ходили вокруг, он стоял, задрав голову.

– Да уж! – кивнул я.

– Ты раньше такое видел?

– Нет. В тридцатые годы на Коста-Рике нашли несколько сотен гранитных шаров. В Боснии, кажется, тоже подобные есть, но считается, что они природного происхождения, типа конкреций. С коста-риканскими все не так просто, но не думаю, чтобы среди них нашелся хоть один настолько же безупречный.

– То есть эта штуковина – единственная в своем роде?

– Учитывая, что она спрятана глубоко под землей да еще стоит на каменном кубе, – определенно.

– То есть интерес к новому сезону нашего шоу гарантирован?

– Да мы теперь на весь мир прославимся, Кен.

Тут нас окликнула Молли, которая к этому моменту отошла вглубь зала.

– Ребята, здесь какие-то рисунки на стене. И проход.

Мы поспешили к ней. Действительно, в стене были выбиты некие незнакомые мне символы, хорошо заметные благодаря осевшей в них черной пыли. За проемом – футов шести в ширину и двенадцати в высоту – царила непроницаемая тьма.

– Зачем вырубать такой здоровый проход?

– Без понятия.

– Здесь есть еще, – сказала Фезер.

Они с Джеммой осматривали часть залы у главного входа.

– Спицы колеса, – вспомнила Молли. – Кинкейд ведь так это и описывал?

– Правильно.

– Вот и отлично, – вдруг выпалила она. – Мы нашли его пещеру и еще какую-то невероятную штуковину в придачу. То есть мы – красавчики (пусть даже сейчас и перемазаны сажей и вообще выглядим нелучшим образом). Но теперь, надеюсь, мы отсюда уйдем?

Ее голос так же звенел от напряжения, как и в тот раз, когда мы разговаривали с ней в пещере внизу. И дело тут было не в клаустрофобии. И даже не в смертельной усталости, которая накопилась за последние пару дней. Просто во всех этих древних местах, что представляют собой рай для археологов, царит странная, жутковатая атмосфера. От людей, живших и творивших здесь, тебя отделяет гигантская временна́я пропасть; их логика, их побуждения недоступны для твоего понимания; ты не можешь представить себе этих людей, и потому в твоем воображении они лишены человеческих черт. В особенности если ты оказался под землей, куда не проникает ни единого луча солнца.