Воронье - Ингрид Нолль

– Ты совсем с катушек съехал! – закричала Аннетта, от возмущения срываясь на родной диалект. – Всерьез думаешь, что буду носить в сумочке эту мерзость?

С этими словами она выскочила из ванной и, надутая, забралась в кровать. Все обезумели, решила она и тут же должна была себе сознаться, что сторонний наблюдатель, увидев утопленные игрушки, наверняка решил бы, что это дело рук психа.

Опасный предмет под упаковкой с прокладками еще долго занимал ее мысли. Ясно, что электрошокер засунули туда, чтобы можно было быстро достать. Свекру, по ее мнению, в качестве личного оружия больше подошли бы дуэльные пистолеты, а не эта техническая новинка. А матери Поля? Как-то она спросила, является ли тай-цзи боевым искусством. Хелена ответила, что изначально так и было, но теперь в основном это искусство медитации, мягкой активизации всех мышц и циркуляции энергии тела.

Естественно ли для женщины, которая в укромном уголке сада занимается гармоничными упражнениями, обзаводиться таким вот электрошокером?

Полю всегда нравилось лежать в теплой постели и слушать, как снаружи стучат капли. В тринадцать лет он как-то оказался в палаточном лагере в плохую погоду. Остальные мальчики жаловались на дождь, а он был счастлив и чувствовал себя в безопасности. У него в рюкзаке были интересные книжки, Поль валялся на надувном матрасе и с утра до вечера читал про норвежскую полярную экспедицию. В другой раз ему пришлось ночевать в каюте каботажного судна, и он часами слушал тихий плеск Неккара за бортом. С тех пор у него и появилась мечта о собственной яхте с койками, обшитыми тиковым деревом.

В детстве иногда он чувствовал себя одиноким, но вскоре научился переживать такие моменты и даже наслаждаться одиночеством. Самыми прекрасными для него были сумеречные дни в мансарде во время осенних гроз. Если за окном лил дождь и гремел гром, он, незаметно от всех, поливал содержимым своего мочевого пузыря мокрую черепицу крыши, а внизу появлялся очень неохотно, только к обеду или к ужину. Для непредвиденных случаев у него был припрятан небольшой запас орешков с изюмом и маком.

Его страсть к шуму дождя была напрямую связана с горизонтальным положением тела, потому что Поль ненавидел ходить с зонтом или в резиновых ботах. Он терпеть не мог бодренькую поговорку, что, мол, не бывает плохой погоды, бывает неправильная одежда. Иногда, просыпаясь ночью и радостно слушая, как капли стучат по крыше, Поль рисовал себе мирную картину, как он лежит в земле, тело медленно разлагается, чтобы влиться в конце концов в вечный круговорот воды, текущей по крышам, улицам, полям и лесам.

Кремация – это безобразие, думал он, сожжение только способствует повышению содержания озона. Куда лучше было бы, чтобы у всех людей на земле было право на могилу в море или в земле без обычного дубового гроба. Всякое мертвое тело должно быть доступно другим организмам, чтобы на нашей планете, где обитают самые разнообразные существа, поддерживалось бы равновесие. Тема была актуальной: поскольку у них не было фамильного склепа, мать ратовала за кремацию. Ахим согласился, а Поль был рад, что в конце концов уговорил ее на традиционное погребение.

Отец скоро будет смотреть снизу, как растет редис, а может, незримым гостем вернется в семью; ему больше не надо будет слушать болтовню и благочестивые песнопения в кладбищенской капелле. Пока его душа солнечным лучом будет скользить среди высоких деревьев, тело будет покоиться в темной могиле и дремать, близясь к своим истокам. И Поль просвистел «And his soul goes marshing on».[8]

Когда его посещали такие мысли, он чувствовал, что приближается к своему тезке, хотя, к сожалению, не может выразить эти чувства в стихах. Кстати, кто автор стихов, что ему по вечерам читала мама, когда он еще не ходил в школу, и которым он с жадностью внимал? Ребенком Поль часто требовал «Колыбельную», хотя и думал при этом не столько о журчании ручья, сколько о своих стеклянных цветных шариках.

Поль торопливо бросился вниз и крикнул, как мальчишка:

– Мама! Мама!

Она как раз закончила прибирать на кухне и, снимая передник цвета тыквы, спросила, в чем дело.

Мама согласилась выполнить его просьбу, и Поль обратился в слух. У нее по-прежнему был чудесный голос.

Пой, чтоб слышалось журчанье

Ручейка, невнятный ропот,

Приглушенное ворчанье,

Шорох, щебет, шум и шепот.[9]

Конечно, она знала имя этого поэта-романтика.

– Как чудесно, что ты напомнил мне «Колыбельную» Клеменса Брентано. Сначала мы хотели твоего брата назвать в его честь, но папе не нравилось имя Клеменс. Поэтому мы выбрали Ахим в честь Ахима фон Арнима.[10]Если между нами, мне больше хотелось бы иметь Беттину.[11]

– А может, ты прочтешь эти стихи на кладбище? Разве это не оригинальная идея? – предложил Поль. – Ведь в речи совершенно чужого пастора не будет ничего личного.

Она с неприятным удивлением взглянула на сына:

– Хотя я знаю много хороших колыбельных, мне кажется претенциозным и неуместным читать их на могиле мужа. Нет, Жан-Поль, оставим это.

Они помолчали. Наконец мать сменила выражение лица, а заодно и тему:

– Пойдем со мной, хочу кое-что тебе показать, пока я не стала наводить там порядок. Меня начинает беспокоить твой брат.

– Он беспокоит тебя с тех самых пор, как появился на свет! – с горечью сказал Поль и прошел за матерью в ванную.

– Только посмотри! – с возмущением всплеснула она руками. – Это же ненормально! Мальчику тридцать пять, а он купается со своими игрушками!

Поль усмехнулся:

– На этот раз мне в порядке исключения придется взять Ахима под защиту, потому что автор этой восхитительной картины – Аннетта.

– Прекрати сейчас же, даже не думай его защищать. Я точно знаю, что это он! – вспылила она и тут же пояснила: – Я позвала Ахима к телефону, он выскочил из ванны, весь мокрый, с одним полотенцем на бедрах. Наверное, звонок был очень важный, он тут же унесся сломя голову. Но это его нисколько не извиняет.

– И кто же ему звонил? – поинтересовался Поль, но мать знала только, что голос был женский. Она даже побежала за Ахимом, потому что он выронил свой бумажник.

Как представитель правосудия, Поль посчитал себя обязанным выступить адвокатом брата: хотя грязная ванна и останется целиком на его совести, купался он все же без своего зверинца.