Жена - Мег Вулицер

– Мы сами доводим их до безумия, – сказал Джо. – Мы сами виноваты.

– Да, толкаем их к краю пропасти, – беззаботно проговорил Лавджой. – Согласна, Джоан?

Все выжидающе уставились на меня, словно я могла говорить за всех женщин и оценивать их вероятность сойти с ума.

– Не имею понятия, – ответила я.

– Я встречал таких в свое время, – продолжил Сэмюэльсон. – Им палец в рот не клади. – Мужчины закивали и беспечно рассмеялись; Джо тоже, хотя увидев, как я на него смотрю, тут же смеяться перестал.

– Ты же не из таких, верно? – снисходительно спросил меня Лавджой. Потом наклонился, вытянул руку и едва касаясь, погладил нежную кожу моего предплечья. Я отдернулась.

– Не надо, – выпалила я.

Лавджой убрал руку.

– Прости, – сказал он и пожал плечами, глядя на Джо. – Удержаться было невозможно.

– С женщинами всегда так, – заметил Лайл Сэмюэльсон.

– С женщинами всегда так, – повторил Лавджой.

– Эй, Боб, – пробормотал Джо слегка заплетающимся языком, – ты, что ли, не понял? Ее не трогать. – Тогда я поняла, что Джо впервые осознал, что это за чувство – когда ты сидишь среди мужчин, толкующих о своем, и понимаешь, что в меньшинстве. Ему выпал редкий шанс понять, что чувствует женщина, о чем она думает. У него, разумеется, тоже были взгляды, типичные для того времени мнения о коммунизме, расовой сегрегации и Дьенбьенфу [21], но когда речь заходила о женщинах, он терялся и не знал, что сказать.

Мужчины и дальше смеялись, кивали, а я неловко сидела рядом. Когда Боб Лавджой коснулся моей руки, я почувствовала себя так, будто на меня напали, вторглись в мое пространство, но отвечать агрессивно не умела. Мужчины дотрагивались до женщин без предупреждения, а когда женщины тихо бормотали «не надо», или кричали «не надо», или отдергивались, мужчины могли прекратить свои действия, а могли и не прекратить; так было заведено. Я пришла с Джо, я не могла просто встать и уйти. Поэтому я облокотилась о перила площадки пожарного выхода и стала грустно смотреть на тихую улицу. Джо обнял меня за голые плечи; они замерзли, их надо было укрыть.

– Послушай, – шепнул он мне в ухо, выглядывающее из-под волос, – давай уйдем.

Я ощутила благодарность, огромную благодарность, как будто он меня спас; мы вернулись в дом, а затем ушли с вечеринки и шли бок о бок по ночной Гринвич-Виллидж, иногда целовались, словно извиняясь друг перед другом, а потом остановились под фонарем на Шеридан-сквер, где все еще работал газетный киоск и свежий выпуск «Геральд» висел на веревке, как постиранное белье. Нас окатило теплым воздухом от проходившего внизу поезда подземки. Запахло мочой и арахисом, словно поезд перевозил цирк, и нам захотелось поскорее убраться оттуда.

Однажды в субботу утром, только проснувшись, Джо сообщил, что начал писать роман.

– Без обид, Джоани, – сказал он, поднявшись на удивление рано, – но мне пора вставать. Буду писать книгу. Никаких больше рассказов. Толку от них ноль.

Он сел в трусах за стол, где стояла его маленькая печатная машинка «Роял», стал курить и пить колу из стакана, в котором еще несколько минут назад стояли наши зубные щетки. Орехи он грызть перестал; с того случая с Кэрол они ему разонравились, и впоследствии он так и не вернулся к прежней привычке. Я еще немного полежала, поначалу с удовольствием наблюдая, как он печатает, но в конце концов мне надоело, и я сказала, что мне надо уйти.

В тот день я пошла к родителям – впервые с того дня, как покинула Смит. Мне было страшно, но я решила, что буду выше них. Джо был на моей стороне. Как я и предполагала, родители пришли в ужас, когда им позвонили из колледжа и сообщили, что я бросила учебу; они узнали мой адрес и прислали в гостиницу гневное письмо на фирменном отцовском бланке. В нем они называли меня «разочарованием», а подпись гласила «твои мать и отец»; никаких тебе «с любовью», даже намека на любовь там не было. Вот почему идти к ним в гости, наверно, было не лучшей идеей. Но в «Уэверли-Армз» было так уныло, а Джо в своей новой роли целеустремленного автора длинного романа ушел в себя, свернувшись, как эмбрион. Лора Зонненгард и другие мои подруги остались в колледже и сейчас учили уроки, целовались с парнями, надевали безупречно отглаженные свитеры и удобные туфли. Мне же хотелось хотя бы ненадолго вырваться из этой грязной комнаты и оказаться вдали от молчаливого гнетущего присутствия Джо. Рефлекторно я вспомнила о родителях, решила, что, несмотря ни на что, мне нужны именно они, и пошла к ним.

Рэй, швейцар в здании, где жили родители, не знал о моем позоре; он отсалютовал мне и спросил, как учеба в колледже; Гас, наш лифтер, нажал на медный рычажок, и пока мы медленно поднимались, рассказал про своего сына, изучавшего холодильные системы в Техническом колледже Нью-Джерси. Потом я очутилась в вестибюле у двери в квартиру, где прошло мое детство; увидела нашу старую подставку для зонтиков и плетеное кресло, в которое на моей памяти никто никогда не садился. Я вошла, остановилась в прихожей и нерешительно позвала: «Привет! Привет!»

Вышла мать в атласном халате цвета морской волны и, увидев меня, разрыдалась, зашлась на удивление несдержанным ревом. Мне захотелось убежать. Утешить ее я не могла; сказать мне было нечего. Мы сели в нашей бледной гостиной с низкими белыми диванами и пастельными пейзажами дождливых улиц Нью-Йорка, и некоторое время я просто смотрела, как она плачет. Наконец она высморкалась в платок и неласково взглянула на меня.

– Твой отец играет в гольф с Дорлингами. Мы понимаем, что это не конец света, – сказала она.

– Хорошо, – ответила я.

– Но когда нам сказали, что этот мужчина – еврей…

– Это вам в колледже сказали?

– Да, – кивнула мать. – Мы сами спросили. Еврей, причем женатый, и каким-то образом он убедил тебя, что это любовь. – Она встала со своего дивана и подошла к тому, на котором сидела я. Диваны в нашей гостиной были длинными, обтекаемыми, и сидевшие на них точно плыли каждый на своем отдельном океанском лайнере. – Поверь мне, Джоан, я знаю, каково это. Евреи умеют убеждать, – продолжала она. – У нас был один знакомый, мистер Мильтон Фиш; он пришел к твоему отцу и пытался убедить его вложиться в его компанию. Что-то связанное с текстильной промышленностью. Никогда не забуду, как он был одет – в полосатый костюм. К концу вечера твой бедный отец практически ел с руки у этого Мильтона Фиша и чуть не выписал на его имя чек на огромную сумму, чем обанкротил бы нас навсегда. Лишь когда я отозвала его в спальню и поговорила с ним, он пришел в себя и понял, что этот торговец запудрил ему мозги. Именно это сейчас происходит с тобой и твоим профессором. Сила убеждения. Они красиво говорят, гордятся тем, что традиционно все они образованные; умеют употреблять многосложные слова; смуглые, загадочные, рядом с ними ты словно попадаешь в цыганский табор, и я понимаю, как это интересно, намного интереснее, чем общаться с мальчиками, к которым ты привыкла, с такими, как Алек Меерс или сын Бексли, верно?