Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов

На площадке возле палаток собирал всех вокруг себя пожилой гармонист, играл и пел знакомые и близкие всем советские песни. Кто кого? Тупая сила или сознание собственной правоты?

Ближе к полуночи со стороны американского посольства, вперемежку с гарью выхлопных газов БТР, начинал подступать к площади туман. Белым мраморным плечом Дом резал его на две части, превращая в огромную двуглавую гадюку. Разделившись, серая масса убыстряла ход, заглатывала цепи ОМОНа, баррикады, но, натолкнувшись на красные языки костров, холодное брюхо гнулось дугой и бесшумно уползало в темноту московских дворов и переулков.

Белый дом хмуро смотрел в ночь, молчаливый, темный и строгий. То, что было в девяносто первом, — бутафория, он знал, где-то там, под Москвой, на складах Кантемировской и Таманской дивизий в ящиках уже готовы пули и снаряды, сработанные ижевскими и уральскими рабочими — гостинцы Дому и «Трудовой Москве». Чуткое ухо могло бы уже уловить под далекой броней слабый ход пущенных часов. А пока греются у костров, лежат в обнимку парни, уцелевшие в Афганистане и Приднестровье, смотрят в холодное московское небо: скорее бы настало утро. Дороже России и собственной жизни у них нет ничего. Они прозрели, и их, прозревших и поставивших на кон свою жизнь, честь, порядочность, власти боятся пуще всего. Знают — не купить.

А за баррикадами в касках и бронежилетах стоят такие же русские парни из Владимира и Новосибирска, опоздавшие вырасти для Афгана. Здесь же, в хитрых, ведущих в никуда московских тупиках и переулках, их выставили для ломовой работы.

К утру, почувствовав слабость тумана, начинается нудный осенний дождь. Но многим кажется, это не дождь, а слезы, словно природа заранее решила оплакать тех, кто никогда не уйдет с этой площади.

— Сдавайтесь, выходите из дома! — вновь хрипло и с надрывом орет желтый «матюгальник». — Обещаем беспрепятственный проход. Вас ждут жены, дети, теплая постель, хорошо оплачиваемая работа…

— Не понимаю, откуда они, кто придумал все это? — возмущался председатель Краснопресненского райсовета Александр Краснов. — Отключили в домах у людей телефоны, огородили колючей проволокой. Нельзя вызвать врача, вывезти мусор. И всю ночь призывают сдаваться. И это в центре Москвы. Идиотизм какой-то.

Не оставляли в покое и семьи. Женам звонили и предлагали райские кущи, если депутаты выйдут из Белого дома.

На стенах оклеенного листовками и плакатами Дома болтается листок. На нем печатными буквами от руки выведено:

Возле палатки вокруг гармониста собрались одетые в поношенные куртки свободные от дежурства люди. В их глазах пляшут огоньки горящего костра. Гармонист, склонив голову, старательно выводит:

Из темноты появляется человек, шепотом передается команда, и мужчины уходят от костра на баррикады. Руководит ополченцами бывший заместитель командира дивизии полковник Алексей Ключников. Узнав об указе Ельцина, приехал сюда из Минска. У него было все: семья, квартира, дача, машина. Казалось бы, сиди дома, наслаждайся жизнью, но он приехал и сразу взялся за дело. Его стараниями было организовано круглосуточное дежурство, укреплены баррикады, налажено взаимодействие между отрядами. Глядя на его ладную фигуру, на то, как он отдает приказания, я думал: нет, пока есть такие люди, Россия не потеряна.

Внутри Дома, кроме депутатов, остались технический персонал, аппарат. В фойе расположились журналисты. Все имели возможность уйти. Казалось, а им какой резон подставлять головы под пули? Но одних удерживало желание видеть все своими глазами, других — совесть. До сих пор вспоминаю, как на площади возле Дома Советов между костров стояла в своем бордовом плаще наш бухгалтер Светлана Симонова. Рядом, поглядывая по сторонам, о чем-то переговаривались Людмила Прохоренко, Алла Аджигитова, Лариса Ткаченко…

Питались бутербродами, запивая минеральной водой. Повара — те и здесь нашли выход, начали варить сосиски на кострах. Мой земляк Леня Крестьянинов наловчился обжаривать на огне сырых кур. Только им известными тропами ходили на волю мальчишки, приносили новости. Ах, люди, люди, укоротить бы вам языки! Похвастались журналистам: вот, мол, какие у нас помощники, — и мальчишки были пойманы. Находились и другие пути. Женщины из аппарата Верховного Совета, хорошо зная повадки столичной милиции, проходили сквозь кордоны, откупаясь бутылкой водки, пачкой сигарет. Ходить стали реже, когда узнали, что забит до смерти работающий в Белом доме слесарь. Он шел из дома подменить товарища. Его остановили, затащили в автобус…

Однажды вечером в столовой я встретил похожего на цыганенка мальчишку лет четырнадцати — посыльного с казачьей заставы. Его послал сотник за хлебом. Но хлеба в столовой не было, шли двенадцатые сутки осады. Поглядывая на расстроенного большеглазого мальчугана, я вдруг вспомнил себя такого же, готового отозваться на любую просьбу — найти, разыскать, вынуть из-под земли, но выполнить приказание.

Я подошел к пареньку и сказал, что у меня есть хлеб. Буквально накануне меня позвал к себе Александр Соколов и выдал гуманитарную помощь: несколько батонов и кулек дешевых конфет на всю нашу комиссию. Десятый съезд народных депутатов назначил Соколова ответственным за пропаганду и агитацию. Через него же осуществлялась связь с прессой. Но этого ему показалось недостаточно. Уже по собственной инициативе Александр попросил своих земляков, подмосковных фермеров, привезти в Дом Советов продукты, которые он и раздавал последним защитникам Советской власти. По темным коридорам, натыкаясь на выставленные у дверей металлические сейфы, мы прошли в кабинет. Я вытащил пару батонов, протянул мальчишке.

— Нет, нам этого много, — солидно проговорил мальчишка. — Давайте пополам, вам тоже надо, — и протянул металлические деньги.

— Оставь себе, — сказал я. — Потом сочтемся. После победы.

— А скажите, наши полки придут? — В голосе паренька мелькнула затаенная надежда.

Я понял: там, в самой отдаленной точке от Белого дома, откуда пришел мальчишка, тот же вопрос. Где армия? Неужели она не понимает, на чьей стороне правда? Мальчишка спрашивал еще и потому, что я был из этого дома и, по их мнению, знал гораздо больше, чем они, сидящие в крытом фанерой и прочим попавшим под руку хламом окопчике с гордой надписью «Казачья застава».

Все возлагали свои последние надежды на армию, по старой привычке считая ее своей. Но откуда было знать, что в ней, как и во всем обществе, шли те же процессы; в армейской среде тон задавали распухшие и разжиревшие после Афганистана и распродаж армейского имущества в Германии барыги в форме. На любое обращение к армии они выдвигали свое безотказное в любых случаях условие — кто не кормит свою армию, тот будет кормить чужую.