Самая страшная книга. Вьюрки - Дарья Бобылева

Конечно, он не смог бросить их там, на верную гибель. Творения неизвестного художника, лишившиеся уже кто руки, кто горна, надо было вызволить из жгучих, пропахших клопами зарослей. И Виталий Петрович сам, отправившись на заповедную территорию с топором и тележкой, поснимал с постаментов строгих юношей и дев и вывез их потихоньку.

Так и поселились на участке Виталия Петровича белые пионеры, ставшие тайной достопримечательностью садового товарищества «Вьюрки». Посмотреть на них водили друзей, когда шашлыки были доедены, а вино еще оставалось. И велосипедные дачные дети украдкой показывали выглядывающих из кустов пионеров гостям. Украдкой – потому что непонятно было, как к этому относится сам чудаковатый хозяин участка, перетащивший зачем-то гипсовых советских детей к себе и залечивший их трещины и пятна, но не рискнувший дать увечным новые конечности. Он только срезал арматуру, торчавшую из культей ржавыми костями, и пионеры так и остались похожими на прекрасных греческих инвалидов. Виталий Петрович, который оставался равнодушным к робким экскурсиям вдоль забора, даже представлял, как археологи будущего, выкопав сбереженные им статуи, молча порадуются тому, что почти у каждой чего-то не хватает. Как радовался, глядя на Венеру или Нику, сам Виталий Петрович – ведь если бы дошло все в целости, как бы оно дразнило, как бы мучило своей слепящей недостижимой красотой? Художники мельчают с каждым веком, и новым поколениям очень, должно быть, больно видеть величие гениев прошлого…

Впрочем, так увлекался и парил в мыслях Виталий Петрович нечасто, а только когда выпивал – тоже, как правило, в одиночестве, – и усаживался на крыльце, чтобы подышать молочно-теплым летним воздухом и полюбоваться своими владениями. Рос из земли орешник, росли елки, росли пионеры, рос с ними сам Виталий Петрович – и было хорошо.

Через несколько лет после появления бледных гипсовых детей Виталий Петрович решился добавить к своей дачной выставке новый экспонат – пень, удивительно напоминавший лошадиную голову. Так как Виталий Петрович не сам его изваял, а всего лишь нашел в лесу, отполировал и покрыл специальной пропиткой, выставлять пень среди настоящих скульптур было не слишком неловко. Потом к нему добавилась коряга, похожая на крокодила, потом – безымянный зверь с тремя рогами, сделанный из останков вывороченной ветром ничейной яблони. А потом Виталий Петрович осмелел и увлекся. Пионеры были ни при чем, ему всегда хотелось творить самому, и рано или поздно он все равно бы начал.

Творения Виталия Петровича были далеки от классических идеалов и приближались скорее к порицаемому им современному искусству – к которому он, повторяя ошибку многих увлекающихся прекрасным пенсионеров, относил и написанный до его рождения «Черный квадрат». Но они ведь ни на что не претендовали, и нравились ему, и так хорошо дополняли дачные угодья, бесстрастных пионеров, всю его укрытую в зеленой тени выставку. Свои скульптуры Виталий Петрович делал из чего придется – палок, камней, старых покрышек и велосипедных колес, проволоки, тазиков и ковшиков, дырявых сапог и ведер. Все это в изобилии валялось вокруг, потому что дача – это место хлама, где всегда можно найти огромное количество вещественных обрывков прошлого, потрепанных и неработающих, но зачем-то все же хранимых. Возможно, для вьюрковцев, как и для всех прочих дачников, дедушкины транзисторы и бабушкины кастрюли были, в сущности, тем же, чем для Виталия Петровича стали его пионеры. И они тоже не могли бросить хлам на верную гибель.

Скульптуры свои Виталий Петрович считал, разумеется, баловством и никому специально не показывал, но обитателям Вьюрков они понравились, и они смотрели на них даже с бо́льшим интересом, чем прежде на строгих советских ангелов.

Доподлинно неизвестно, заметил ли вообще Виталий Петрович день, когда Вьюрки по неизвестным причинам замкнулись сами в себе. Примерно в это самое время он поселил в своей прохладной галерее нового жильца – железного дровосека с воронкой на голове, в точности как на детских картинках, и с гнутой собачьей миской вместо лица. Творения Виталия Петровича всегда были безликими – если лицо у них вообще подразумевалось; зверей и просто некие мелодично дребезжащие на ветру конструкты он ваял гораздо охотнее. Лицо, и еще руки – это было слишком тонко, слишком интимно и слишком легко было все испортить, создав по неумению безобразное и смешное вместо прекрасного. Лица в его частном приюте прекрасного дозволялось иметь только гипсовым пионерам.

Установив железного дровосека возле калитки, Виталий Петрович вздохнул и потянулся, ощущая во всем теле сладость от завершения труда. И вдруг заметил за забором яркую шапочку недавно раскрывшихся цветов. Это были флоксы. На тянущихся из цветоложа трубочках покоились плоские лопасти лепестков того неприятного оттенка, который любят молодящиеся старухи. Цвет фуксии, вспомнил Виталий Петрович и покачал головой – зря так назвали, кто эту фуксию видел. Лучше «цвет флокса»: флоксы – вот они, почти у каждой дачи, поздние цветы, стародевьи, первый укол осени в сердце. Значит, летний тенистый рай Виталия Петровича пошел потихоньку на убыль, и пусть он может просидеть на даче до первых заморозков, даже всю зиму – и ведь сидел пару раз, таскал на санках дрова из сарая, стряхивал снег с пионеров, застывших неприступными Каями. Все равно таял летний кусок дачного счастья, вожделенный и ускользающий еще со времен школы, института, работы, придуманных для того, чтобы отнимать время и вызывать спустя годы ничем не оправданную ностальгию…

Все это промелькнуло в голове Виталия Петровича за одно мгновение, не успев толком оформиться и зацепиться. Он открыл калитку, выдернул осенний флокс, кинул в канавку и пошел, насвистывая, к дому.

Потом во Вьюрках начались какие-то движения – дачники бродили группками мимо забора, шумели, заходила председательша, требовала, чтобы Виталий Петрович обязательно пришел на общее собрание, говорила какие-то глупости. Виталий Петрович спросил, не отключают ли уже воду на зиму, председательша всплеснула руками, начала объяснять, что не в этом дело, неужели вы не знаете, неужели не заметили… Он понял, что воду не отключают, да и действительно рано было. И на собрание не пошел. Потом дачники еще побродили по улице, погалдели, кто-то полез зачем-то через забор в лес, потом все вроде стихло.

Странные изменения Виталий Петрович заметил позднее, когда вьюрковцы уже начали обживаться в своей новой и местами необъяснимой реальности. А пока он радовался – лето словно замерло, покачиваясь вместе с нетускнеющими листьями, в своей наивысшей точке, и флоксы больше не зацветали, и тянулось его спокойное счастье.

Началось все неожиданно. Виталий Петрович вышел утром из дачи и задумался, что бы такого предпринять – собрать малину, отправиться на поиски нового материала для скульптур, а то давно не ходил, или же просто заварить чаю и полистать альбом с репродукциями. И тут он почувствовал, что на него смотрят. Виталий Петрович вообще остро чувствовал чужие взгляды, всегда так было, и оставшаяся далеко в прошлом супруга по молодости будила его веселья ради «телепатически» – долгим взглядом в лицо или даже в затылок.

Виталий Петрович огляделся. Вмятинами зрачков в белых глазах на него смотрели из-под ореховых ветвей вечные пионеры. Странно, что почувствовалось вдруг так резко и сильно, давно пора было привыкнуть к их требовательным взглядам. Возможно, просто тень так упала или, наоборот, солнечный луч озарил пионерские глаза, и они как-то по-особенному взглянули на Виталия Петровича из своего счастливого детства.