Эта тварь неизвестной природы - Сергей Жарковский

В общем, по делу: мне надо сейчас выждать час, а потом пройти по Ракетчиков мимо гостиницы «Союз» и присесть в засаду на остром углу Бродвея, а ещё лучше, наверное, на углу автобата, под пождепо. И до упора ждать, но позже семи вечера ждать не придётся, так что точно не долго. Вариант, что Мавр вернётся другим маршрутом, просчитаю там. Хотя в Беженске его валить дело кислое, не в смысле – невозможное, просто кислое. Подтянуть Фенимора придётся. И тут я понт и потеряю. Нет, не потеряю. Потому что делюгу кончу я до вечера и в Зоне. Всё.

Он вдруг понял, что держит в руках «генштабку» и командирскую линейку с компасом. Хмыкнул, спрятал карту и прибор в наружный кармашек рюкзачка, облокотился на оградку проезжей части (он, оказывается, производил нечувствительные подсчёты по карте, усевшись на дорожный бордюр) и закурил. Пятую сегодняшнюю свою, босяцкую. Стрельнутые сигареты он не считал, посмеиваясь над собой, как он ловко обманывает сам себя. Было тихо-тихо. До Зоны, граница которой (разведанная поносом и рвотой бедных военных разведчиков и спасателей) отмечалась деревянными вешками, связанными между собой верёвкой, украшенной красными тряпками, было ему метров десять отсюда, и чувствовал он себя в полной безопасности. Он тщательно следил за временем по часам, проверяя иногда ход секундной стрелки счётом вполголоса вслух (фотостудия-раз, фотостудия-два, фотостудия-три…), он совершенно не скучал, потому что уже работал. Ровно через час он встал, размялся, попил воды, прикинул, что хоть в животе пусто и рвать его будет недолго и не больно, но но-шпу и уголь надо приготовить, и он сделал это; проверил пулемёт; он попрыгал на предмет звука и поприседал на предмет удобства; он ещё раз внимательно огляделся и прислушался – никого нигде не было, город-призрак окружала призрак-окраина, солнышко так с утра и с места не сдвинулось над нейтральной полосой… слепые окна пятиэтажек таращатся, словно римские бюсты из учебника истории, а если и наблюдают за ним, Набисом, инопланетяне, устроившие Земле Беду-пакость, так и хер им в глотку, чтобы не качались тыквенные зелёные головы на убогих шейках. С-суки. Встретить бы хоть одного, рука бы не дрогнула, ещё бы и каблуком наступил на простреленную головёнку гуманоида. На бис, как тому мужику тогда, на пляже.

Вперёд. Добрый путь. Благодарю.

Он прошёл десять метров, перешагнул верёвку (между вешками 152-А и 153-А), сделал ещё два шага по «нейтралке» и вышел в Зону.

В Зоне общее время двигалось синхронно с земным. Ноябрь, хороший по погоде денёк, светило ноябрьское солнышко на ноябрьском чистом небе, всё, подмороженное ночью, уже давно раскисло обратно. Было градусов шесть-семь тепла. Без ощутимого ветра.

Злых гитик тут нет и взяться им неоткуда: и рабочие ништяки, и потенциальные, по краям границы давно собраны, подметены. Чисто, как на плацу дисбата на 23 февраля. Озаботимся близящимся «приветствием», не глядя даже под ноги… а это неправильно, и Набис одёрнул себя моментально и включил всё внимание. Неподалёку, у подстанции одиннадцать дробь один была известная скамеечка, а за ней, за забором, было устроено что-то вроде умывальничка, наподобие как американский на Стояке, но из советского молочного бидона самотёчный агрегат. Внутри Беды-Матушки всё надо проверять, оглаживать, нюхать, и издали и вблизи, потому что всё может мутировать, видоизмениться, ожить, и особенно бидон, цилиндр, хотя вроде и закрытый с обеих торцов… Временной кикс Набиса между физическим выходом в Зону и её «приветствием» сейчас колебался в пределах пяти-семи минут. Так что он не торопливо, а внимательно всё осмотрел – и издали, и вблизи. Умывальник оказался, во-первых, всё ещё умывальником, но, во-вторых, сухим, хотя Набиса второе не расстроило – потому что первое удовлетворило: не нужно было никуда отступать. Он устроился: выскреб ножом хорошенькую ямку в грязной земле под забором, уложил под рукой амуницию и РПК, подстелил под колени и под ладони газетки, извлечённые из рюкзачка, встал над ямкой на газетки раком, лицом к выходу на улицу, прикрыл глаза, приготовился. В животе знакомо загудело, забурлило, ширясь и подступая, и, наконец, хлынуло. Эметология – наука для трекера важнеющая. И рвотный акт в себе таит неизъяснимы наслаждения, как сказал однажды на этом самом месте погибший полгода назад спасатель Кирсан, ветеринарный фельдшер по жизни, то есть, человек не без образования.

Потом Набис закопал ямку, прополоскал рот из фляжки, выпил но-шпу и разжевал две таблетки активированного угля, запил. Поболтал фляжкой в воздухе, нормально. Минут через пятнадцать полезно что-то съесть, но это можно и на ходу. Есть печенье. Главное, воды ещё полторы квадратных «многоразовых» фляжки.

Он не пошёл прямо по Ракетчиков, на ходу сообразив другую финишную точку, более удобную для засады: у пождепо же, но не под кустами, а дальше, у самого разваленного танком забора. И дал чуть правей, к стадиону. Это был его личный отнырок от общего трека, провешенный случайно той зимой, перед Новым годом. Его он держал в голове, хотя отнырок был уже известен не только ему, он видел тут и свежие окурки, и один раз свежие неприбранные гильзы видел, удавить бы неряху, и другие следы. Но сегодня тропка была явно и давно нехоженой. Давненько он тут не был… Однажды в «Двух трубах» пытались компанией под три литра сообразить, сколько в хороший день в Зоне может быть ходил одновременно. Переругались, но сошлись, что не больше тридцати человек. Один раз, уже близко от стадиона, Набис остановился, почуяв какое-то сомнение в себе, и «рискнул» двумя гайками. Ничего не ответило, как всегда. Никогда он с этой тропки не видел ничего исконно зонного, ни грибов тут не водилось, ни мехня не пробегала, ни глюки не таращились. Жалко будет, если зарастёт тропка, удобная такая безопасная срезка в город. Если прибираться за собой. И объективная: сколько по карте, столько и ногами. Шестьсот двенадцать метров, сегодня около восьмиста шагов получилось у Набиса.

Срезка привела его точно к обрушенному спасательными танками забору пождепо. Отсюда лично Набис ходил и к вокзальной площади на мехню смотреть, и к КПП госпиталя за молодыми грибами, и даже через тридцать третий квартал к кинотеатру «Юность» спускался. Пождепо, пожарка – место было легендарное. Очень рьяно и долго её пытались взять после Зарницы спасатели. Исследовать её. Если так можно выразиться – «исследовать». В пожарке сконцентрировалось и пропало очень много людей в день Зарницы. В два часа дня тридцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, когда над Полигоном и городом погасло солнце, но вспыхнули в кромешной беззвёздной тьме первые «красные кольца», пожарка оказалась главным из известных, спонтанных центров эвакуации, потому что пожарные сумели завести генератор, врубили в небо прожектора, и люди из ближних домов бросились на свет. Об этом рассказали вышедшие из Зарницы, а главным свидетельством оказался рассказ нескольких солдат-автобатовцев. (Они были в самоходе на дне рождения местной Солдатской Дамы; когда началось – побежали в часть, но как раз на автобат опустилось очень большое «кольцо», осветило территорию, и остолбеневшие самоходчики увидели в красном свете, как через забор полезли, словно в ужасе, ожившие автомобили, цепляясь колёсами за колючую проволоку и кроша голыми ободами бетон, и тут с вышек начали стрелять по ожившим машинам несчастные часовые, а по 9-го мая и по бульвару мимо самоходчиков неслись в сторону Вокзальной площади беженцы, пропадая на бегу, и самоходчики рванули с толпой.) Так вот, они в один голос утверждали, что народу в пожарке было «немеряно», за сотню. Поэтому лично Рыжков (командовавший тут первый месяц премьер-плакальщик) распорядился пожарку исследовать, просеять её, любой ценой, показательно. Найти хоть одного человека любой ценой! Хоть один труп найти! Ну и не постояли за ценой, натурально. Выдвинулись танками и толпой прикрытия, разрушили забор. Сразу же утопили один танк в мощной «прокрусте» на заднем дворе пожарки (если чуть податься Набису назад, можно полюбоваться на размазанную по бетону, позеленевшую от гравитационного удара кучу брони), второй пропал без вести где-то в городе, в ужасе спасаясь от «вспышек», соскочивших на него с крыши; позже с потерями, пешком, на пинках истерящего начальства прошли, провесили всё-таки гараж, не найдя никого и ничего, кроме нескольких кучек явно снятой самостоятельно и даже сложенной на верстаках одежды… а со второго этажа пожарки никто из спасателей никогда не вернулся, причём там были бои, остававшиеся внизу слышали стрельбу и наблюдали отсветы в окнах… К окнам этим на палках поднимали фотоаппараты, даже телекамеру дорогую поднимали, потом принесли с Земли лестницу, на которую взбирался тогда ещё служивший старший прапорщик Петрович с биноклем и фонарём… тогда можно было ещё фотографировать в Зоне, глядеть в бинокли, стрелять с оптикой… Петрович тогда великолепно сфотографировал один труп спасателя – прилипшее к потолку кабинета начальника пожарной части полугодовой стадии разложения тело без головы в приметном бушлате под оранжевой «дорожной» попонкой… Стрельба на высоких этажах пожарки с тех пор не раз возобновлялась, иногда была она бешеной и краткой, иногда вяло длилась несколько суток, но к жутким чудесам Беды привыкали быстро, если ты не премьер-министр-плакса… Если ты чего в Беде не понимаешь – оставь, не надо, не ходи туда… Если удержишься не ходить. Но удержаться невозможно. Но и продолжать бесконечно удивляться таким штукам, как перестрелки мертвецов, ожившие машины, глазастые грибы или километры, растягивающиеся под ногами в десятки раз…