Граф Мирабо - Теодор Мундт

– Но на меня толпа поглядывает здесь так дико и язвительно, – заметила госпожа Нэра после некоторого молчания, боязливо прижимаясь к Мирабо.

В эту минуту кучка простых людей, между которыми было несколько пьяных матросов, прошла мимо них. По выражению их лиц и по жестам Генриетта заметила, что они обратили на нее внимание и находили в ней что-то странное.

– Как видно, в Лондоне меня не желают признавать такой хорошей англичанкой, как делали это еще недавно на бульваре в Париже, – сказала Генриетта, обращая внимание Мирабо на возбужденное ею любопытство. – Подозреваю, что всему причиной мой парижский туалет. В особенности должна их поражать моя громадная шляпка с перьями.

– Пойдем спокойно дальше, – сказал Мирабо, – туалет же твой мы еще сегодня заменим прекраснейшим образом. В этом отношении народ здесь глуп. Над всем чужестранным он простодушно смеется и думает, что имеет на это право, чувствуя себя в своей собственной коже таким уверенным и обособленным. В этом случае парижанин цивилизованнее и не выказывает так явно своего ребячества.

Они шли дальше, и Мирабо не замечал, что из этой несколько шумной группы людей, считавшей своим долгом потешаться при виде Генриетты, несколько шутников, отделившись и повернув назад, со всевозможными ужимками и восклицаниями, возбуждавшими громкий смех остальных, проскользнули вслед за ними.

Генриетта, начинавшая все более бояться, убедительно просила взять фиакр. Мирабо стал теперь тоже замечать увеличивающуюся толпу, однако находил, что это будет трусостью – внезапно обращаться в бегство.

В эту минуту они повстречались с господином и дамой, в которых узнали спутников по переезду морем из Франции в Англию. Это были ирландец и парижанка, по всей вероятности, увезенная своим спутником. Во время путешествия она была так мила и умна, что Мирабо с удовольствием познакомился и разговаривал с нею.

Пока, остановясь на улице, они обменивались любезными приветствиями и взаимными расспросами, странные уличные субъекты, сопровождавшие Мирабо и Генриетту, нашли, казалось, новый и еще больший повод для своих насмешек. Парижская дама, следуя господствовавшей в столице Франции моде, имела тоже на голове громадный пук перьев; костюм же ее представлял для английской уличной публики еще более странностей, чем костюм Генриетты.

Окружившая свои жертвы толпа стала выражать опасное настроение сперва сдержанным говором и шепотом, а затем громким смехом. Потом из толпы выделился дикого, полусумасшедшего вида человек; с большой трубой и с кривляньями пьяного приблизился он к обеим дамам, с испугом глядевшим на него, и каким-то очень забавным комплиментом, обращенным к ним, вызвал радостные восклицания своих товарищей.

Это был, как видно, известный всем шут из одного из находившихся в соседних маленьких улицах кабаков; звали его почтительным именем «лорда-трубача», что, кажется, было его прозвищем. Слава его как комика была, по-видимому, также велика, потому что теперь настала тишина в ожидании того, что он намерен предпринять.

А лорд-трубач вступил в свою роль, делая невероятные гримасы почти прямо в лицо обеим дамам. Эти гримасы, в которых он был настоящим виртуозом, так характерно и точно изображали странные наряды и в особенности головные уборы дам, что этой карикатурой был сразу произнесен над ними приговор. Вслед за этим, при общем веселии, он вдруг заиграл на своей трубе, как бы желая звучной фанфарой возвестить всей улице о сделанных им наблюдениях. Повторив это несколько раз, он довел толпу до оглушительных возгласов одобрения.

Генриетта выбрала при этом самое разумное поведение, начав от души смеяться над всеми дурачествами лорда-трубача, чему помогла присущая ей веселость и невольное воспоминание о детских годах в Амстердаме, где подобные уличные сцены в порядке вещей.

Другая же парижская дама не могла долее сдерживать своего гнева, возбужденного уже в самом начале этой сцены, и с решительностью, не взирая на опасность, стала на плохом английском языке бранить лорда-трубача, бросая в лицо толпе самые обидные для национального самолюбия англичан выражения, гневно сверкая при этом своими огромными черными глазами. Ей почти удалось возбудить и гнев своего спутника-ирландца, принявшего угрожающую позу боксера, тогда как граф Мирабо спокойно и хладнокровно стоял со сложенными крест-накрест руками и, с невозмутимым равнодушием озираясь вокруг себя, несколько озабоченно обдумывал, каким путем найти выход из этого неприятного приключения.

Национальный юмор почтенного лорда-трубача не был еще исчерпан, однако. После маленькой сатирической пьески на трубе он затянул английскую народную песнь, обращаясь при этом опять к обеим дамам. Глупое содержание песни с грязными и нахальными намеками вызвало шумное одобрение толпы не только комизмом исполнителя, но и тем, что пение сопровождалось странной и бесстыдной жестикуляцией, почти касавшейся дам. Эта сцена начала возбуждать такое внимание, что экипажи и всадники останавливались среди улицы для наблюдения. Некоторые из последних, как видно, знатные англичане, сходили с коней и, смешиваясь с толпой, раздавали направо и налево удары хлыстом самым пьяным крикунам, а затем, обращаясь преимущественно к Мирабо, давали советы, как лучше всего избавиться от этих людей. К несчастью, Мирабо не понимал их и начинал уже терять спокойствие, не будучи в состоянии смотреть на наглость лорда-трубача, обращавшегося теперь в особенности к госпоже Нэра. Мирабо схватил его за грудь и одним лишь движением своей сильной руки потряс его с такой силой, что человек этот в ужасе и с громким криком упал на колени и, казалось, потерял сознание.

Это могло бы послужить сигналом к опасному вмешательству, если бы в эту минуту не обратил на себя внимание высокий стройный мужчина, сумевший пробиться сквозь толпу. Одет он был в черный костюм бюргера, и Мирабо, обладавший верным взглядом на личность, принял его в первую минуту за реформаторское духовное лицо из Женевы, которых вместе с другими политическими беглецами этой республики было с некоторых пор много в Лондоне.

Вновь прибывший, еще довольно молодой человек решительного и сильного вида, успел обращенною к разъяренной толпе речью тотчас же занять ее, отвлекая на себя ее внимание. Он говорил свободно по-английски, употребляя сильные народные выражения. Лестными намеками на благородный и великодушный дух британцев он предлагал толпе разойтись и позволить почтенным чужестранцам, гостившим на прекрасном, гостеприимном острове Альбиона, беспрепятственно продолжать свой путь.

Хотя его иностранный выговор выдавал в нем швейцарца, однако речь его была вполне понятна и убедительна, чему немало содействовал как голос, свойственный проповеднику, так и весь его внушительный вид.

Увидав, что своей сильной речью с некоторым религиозным оттенком он уже начинал оказывать действие, он стал поддерживать его, раздавая деньги, что сразу изменило настроение самых буйных зачинщиков. Сам лорд-трубач, оправившийся от львиного кулака Мирабо, почувствовал, к своему немалому удивлению, несколько шестипенсовых монет в руке, которыми он давно уже не обладал. Вслед за этим незнакомец, наградив его сильным толчком в спину, строго и с укором приказал ему немедленно отправиться на место стоянки наемных экипажей и привести для иностранцев, перед которыми он так сильно провинился, два фиакра.