Остров Русь - Сергей Лукьяненко

— Сосед, ты посмотри, что они творят? — изумиласьшестая голова, обращаясь к седьмой. — Разнимем?

И две головы дружно дохнули на дерущихся огнем. Третьяголова, которой тоже досталось, завопила:

— Что вы лезете в наш внутренний конфликт? Что, самыекрайние?

Вместе с четвертой головой, уже расправившейся со своимпротивником, они дохнули пламенем на шестую и седьмую головы. И началось. Избагровой огненной тучи слышалось щелканье челюстей, вопли, и, временами, тяжкоепадение откушенной головы. На землю лилась черная кровь.

— Ребята, ребята, — повторял изумленный Кубатай,отступая. — Я ведь только хотел решить все по-интеллигентному,по-культурному...

Алеша Попович схватил мудреца за шкирку, посадил на коня, истегнул коня нагайкой.

— Сваливаем, — поддержал его Добрыня, подстегиваяломовую лошадь Ильи Муромца. Иван подхватил с земли погнутую булаву и поспешилза ними.

Когда друзья отъехали на пару верст, Илья разлепил глаза испросил:

— Что, съели мудреца?

— Нет...

— А чего так тихо?

Богатыри глянули на Кубатая, и увидели, что несчастныймудрец вновь принялся есть семечки. Через силу, давясь и отплевываясь, но неостанавливаясь.

— Это Марьюшка, — догадался Иван. — Когдауезжали, она Кубатаю сказала: пусть мои семечки тебе сами в рот лезут, когдаслов мудреных некому будет сказать. Вот они и лезут. Сбылось пожелание.

За спиной богатырей гулко ударил взрыв. Запахло свежестью,как при грозе.

— Самоистребилось чудище, — заключилДобрыня. — Вовремя отъехали, а то бы ударной волной покалечило. Молодец,Кубатай! Это ж надо — такого зверя до смерти заболтать. У меня-то, есличестно, уже попа сыграла...

— А чего вы боялись? — удивился Смолянин. —Вот я, как Алеша советовал, сохранял оптимизм. И в результате только чуть-чутьобмочился.

Богатыри засмеялись шутке, и дружно похлопали Смолянина поплечу, как бы принимая его в добры молодцы. Доехав до ближайшей речки онипростирнули портки, разложили скатерть-самобранку, что дала в дорогу Марьюшка,и перекусили: салом, бананами, парным молочком и солеными огурцами. Завершилапир знатная медовуха.

И только Кубатай, обреченный поглощать семечки, ожесточеннолузгал Марьюшкин подарок. На глазах его выступали слезы, лоб вспотел, но онгероически добивал второй мешок.

Гнев, о бояны, воспойте Ивана, Иванова сына... Да и как тутне гневаться — на свою, да спутников недальновидность? Ведь знали же, чтодорога не только посуху пролегает, что река Смородина на пути, а непозаботились!

— Что ж ты, Кубатай, — укоризненно сказал дураккавказцу, когда до реки они добрались, — мудрецом слывешь, а ек надоумилхоть лодчонку какую-никакую прихватить!

— Не кручинься, Ваня, — бодро ответствовалКубатай, — глянь, какие вдоль берега деревья знатные растут! Вмиг плотсоорудим!

Сказано — сделано. За работу они принялись. Илья сДобрыней деревья валили, Алеша с Иваном сучья рубили, Смолянин лианызаготавливал, а Кубатай — командовал. Глазом моргнуть не успели, как делосделано было: не плот — красавец! А посреди него мачту поставили, на нейпарус приспособили — скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.

— Лошадей придется тут оставить, — заметилИлья. — И на плот они не влезут, и отпускать нельзя — для обратного путинадобны...

— Ничего, — ответил Иван, — подождут денек,мы ведь завтра уже и воротимся.

Привязали они коней к деревьям, столкнули плот во Смородину,да и поплыли ветерком попутным гонимые. Подправляли курс шестами длинными.

И трети пути не осилили, как откуда ни возьмись музыкарайская раздалась. Льется так, словно разом со всех сторон гусляры на гуселькахнаигрывают. Да и не бояны наши доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.

Стали путники кругом оглядываться. Глядь, вкруг судна изволн девы красные, с дивным пением на устах, показались. Словно рыбки резвятся,поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.

— Жарко что-то, — сказал Кубатай, — искупаюсья, что ли...

— Я тоже! — воскликнул Смолянин. — Я вообщекупаться люблю. — Вот, — поднял он вверх руки, — даже перепонкиесть.

— Не купаться вы любите, а девами морскимипрельстились! — догадался Иван.

— А хоть бы и прельстились, — сварливо ответилКубатай, — твое какое дело? Ревнуешь, что ли?

— Да это ж русалки, не женщины, они нас в пучинузаманивают! — попытался Иван образумить кавказца. — Коль невыдержишь, сложишь голову.

— Резонерствуешь! — отмахнулся от него Кубатай, ипринялся торопливо раздеваться.

— Илья, Добрыня! — крикнул Иван, — хватайтеего!

Двое богатырей ринулись к Кубатаю, а Иван рванулся заСмолянином, который тем временем мелкими шажками крался на корму. На подмогуИвану Алеша подоспел. Вдвоем они вмиг скрутили толмача трудолюбивого.

— Отпустите, ослы былинные! — блажил Кубатай вруках богатырских, — ну что из того, что русалки они? Зато —блондинки!

— Терпи, джигит, а то мертвым будешь, —приговаривал Илья, нежно руки Кубатаю заламывая да кушаком связывая. — Ещеспасибо мне скажешь.

А девы морские еще слаще запели.

— Ребята, отпустите, — взмолился Кубатай жалобно,а Смолянин только молча скрежетал зубами, да все норовил Ивана за руку укусить.

— Что нам делать с ними, Ваня? — вскрикнул Добрынярастерянно.

— К мачте их привяжем, — принял тот решение, благона плоту имелся целый рулон запасных лиан, старательным Смоляниномзаготовленный.

Подтащив чужестранцев к мачте и, стараясь не слушать ни ихжалобных стенаний, ни соблазнительных песен морских дев, богатыри с усердиемпринялись за работу. Но уже через минуту Иван почувствовал, как ноги егоподкашиваются, и предательские мысли в голову лезут: «К чему все это? Не лучшель отказаться мне от суеты бессмысленной? Не лучше ль броситься в водыласковые, чтобы познать объятия прелестные?»

Шагнув было в сторону, последним усилием воли стряхнул Иванна миг пленительные чары и вскрикнул не своим голосом:

— И меня вяжите!

— И меня! — глухо отозвался Илья, безвольноопуская руки.

Проникшись ответственностью момента, Добрыня принялся бегатьвокруг мачты, накрепко привязывая к ней пятерых своих товарищей. Закончив сэтим, он схватил брошенный шест и, ловко им орудуя, направил сбившийся былоплот на верный курс.

Расслабившись и тут же окончательно ошалев от призывногорусалочьего пения, Иван вскричал с поразительной убежденностью в голосе: