Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

Но профессор Гибберн любил сиюминутные эффекты.

«Приняв препарат, мы выбежали из садика и стали разглядывать экипажи, неподвижно застывшие посреди улицы. (Герои двигались настолько быстро, что все вокруг будто остановилось. — Г. П.) Верхушки колес омнибуса, ноги лошадей, нижняя челюсть кондуктора (он, видимо, собирался зевнуть) чуть заметно двигались, но кузов неуклюжего рыдвана казался окаменевшим. И мы не слышали ни звука, если не считать легкого хрипа в горле кого-то из пассажиров. Кучер, кондуктор и остальные одиннадцать человек словно смерзлись с массой омнибуса. Сначала это зрелище поразило нас своей странностью, а потом, когда мы обошли омнибус со всех сторон, даже показалось неприятным. Люди как люди, все похожи на нас, и вдруг так нелепо застыли, не завершив начатых жестов! Девушка и молодой человек, улыбаясь, делали друг другу глазки; женщина во вздувшейся мешком накидке сидела, облокотившись на поручни и вперив немигающий взгляд в дом Гибберна; мужчина закручивал ус — ни дать ни взять восковая фигура в музее, а его сосед протянул окостеневшую руку и растопыренными пальцами поправлял свою съехавшую на затылок шляпу…

— Вот она, эта проклятая старуха!

— Какая старуха?

— Моя соседка, — засмеялся Гибберн. — Ас нею, видишь, болонка, которая вечно лает. Нет, искушение слишком велико! — И не успел я остановить его, как он ринулся вперед, схватил злосчастную собачонку и со всех ног помчался к скалистому берегу…»

Ну и всё такое прочее.

10

А еще

«Мистер Скелмерсдейл в стране фей» (1903).

В самой обыкновенной деревенской лавке служит самый обыкновенный человек, казалось бы, совсем ничем не примечательный, но это только так кажется, ведь он… побывал в стране фей! И в него влюбилась Царица фей! «Человек я по природе приветливый, работы никакой вроде бы не делаю, ношу твидовые куртки и брюки гольф». Михаил Булгаков, конечно, читал Уэллса. А страна фей, оказывается, находится совсем неподалеку от нас. Можно и точнее: она лежит под Олдингтонским бугром. Вот только попасть туда может не каждый.

Мистер Скелмерсдейл попал.

Повздорил однажды со своей девушкой, отправился на бугор и уснул там.

«Из маловразумительных и невнятных описаний мистера Скелмерсдейла трудно было понять, где он побывал и что видел. Бледные обрывки воспоминаний смутно рисуют какие-то необычайные уголки и забавы, лужайки, где собиралось вместе множество фей, мухоморы, «от них такой шел свет розоватый», диковинные яства — он только и мог про них сказать: «Вот бы вам отведать!», — волшебные звуки «вроде как из музыкальной шкатулки», которые издавали, раскачиваясь, цветы. Была там и широкая лужайка, где феи катались верхом и носились друг с другом наперегонки «на букашках», однако трудно сказать, что подразумевал мистер Скелмерсдейл под «букашками»: каких-то личинок, быть может, или кузнечиков, или мелких жучков, которые не даются нам в руки. В одном месте плескался ручей и цвели огромные лютики, там феи купались все вместе в жаркие дни. Нет сомнения, что Царице фей мистер Скелмерсдейл очень полюбился, но нет сомнения и в том, что юноша решительно вознамерился устоять перед искушением. И вот пришло такое время, когда, сидя с ним на берегу реки, в тихом и укромном уголке («фиалками там здорово пахло»), Царица фей призналась ему в любви…»

И все же мистер Скелмерсдейл устоял. У него в нашем мире были всякие обязательства и он не мог даже ради любви все бросить. «Но он теперь все время возвращался к стране фей и к их Царице. Открыл мне необычайные секреты, странные любовные тайны — повторять их было бы предательством. Вот сидит обыкновенный маленький приказчик из бакалейной лавки, на столе перед ним рюмка виски, в руке сигара, а говорит о безысходной тоске и сердечной муке.

— Как вернулся, так с той поры не ем, не сплю. В заказах ошибаюсь, сдачу путаю. Как вернулся, так все эти дни и ночи только о ней думал. И так тосковал! Так тосковал! Чуть не каждую ночь пропадал на Олдингтонском бугре, часто и в дождь. Брожу, бывало, весь бугор снизу доверху облазал, кличу фей, прошу, чтобы пустили в свою страну, ополоумел от горя. Повторяю, что, мол, сам виноват. По воскресеньям даже днем туда лазал, хоть и знал не хуже вашего, что ничего днем не выйдет. И еще старался там уснуть на бугре… — Мистер Скелмерсдейл помолчал и отхлебнул виски. — Все старался уснуть… Но, знаете, сэр, не мог уснуть… Ни разу… А ведь если бы уснул…»

1

Обочины шоссе Новосибирск — Томск сейчас густо застроены маленькими кафе, заправками, закусочными, смешанный лес постепенно уступает место черно-хвойной тайге, и где-то под Ояшем вдруг открывается фантастический вид на какую-то радиорелейную станцию. Ажурные вышки будто сплетены из чудесной паутины, они призрачно и в то же время четко возносятся над тайгой, делая пейзаж неземным, совершенно каким-то уэллсовским; прямо картинка из романа «Когда Спящий проснется» («When the Sleeper Wakes»).

Появление этого романа в 1899 году со всей определенностью показало, что писатель Герберт Джордж Уэллс меняется. Незнакомец по имени Грэхэм, которого встречает на берегу бухты Пентаргена некий мистер Избистер, жалуется на бессонницу. Он одинок. У него нет ни жены, ни детей. У него нет никаких желаний, кроме одного — уснуть. Уснуть, стряхнуть с души ужасную, накопившуюся усталость. «Посмотрите на эти скалы! — восклицает он. — Посмотрите на море, которое волнуется и сверкает уже много-много веков. Посмотрите на белые брызги пены, на голубой свод, откуда льются ослепительные лучи солнца — это ваш мир. Он прекрасен, вы наслаждаетесь им. А я только мучаюсь».

Но роман не о том, как победить бессонницу.

Несчастный все-таки засыпает и спит долго. Так долго, что врачи уже пытаются сами разбудить его. «Горчичники, искусственное дыхание, уколы. А потом эти дьявольские машинки, индуктивные спирали. Ужасно было видеть, как дрожали и сокращались мускулы, как извивалось и билось тело. Представьте себе: две тусклые свечи, бросающие желтоватый свет, от которого колеблются и разбегаются тени, этот маленький доктор, и он, бьющийся и извивающийся самым неестественным образом. Полное отсутствие сознания, просто тело — не живое и не мертвое. Похоже на пустое место с надписью «занято»…»

2

Но Грэхэм проснулся.

В другом мире, в другом времени.

«Как долго он проспал? Откуда эти звуки торопливых шагов, напоминающие ропот прибоя на прибрежной гальке? Он протянул бессильную руку, чтобы взять часы со стула, куда обычно их клал, но прикоснулся к гладкой, твердой поверхности, похожей на стекло. Это крайне поразило его. Он повернулся, изумленно огляделся и с трудом попытался сесть. Движение потребовало напряжения всех его сил; он чувствовал головокружение и слабость…»

И все же Грэхэм проснулся. И сумел встать. И даже вышел на балкон, нависающий над городскими улицами. «Площадь внизу казалась крылом гигантского сооружения, разветвлявшегося во все стороны. Высоко над площадью тянулись гигантские стропила и крыша из прозрачного материала. Холодный белый свет огромных шаров делал еле заметными слабые солнечные лучи, проникавшие сквозь стропила и провода. Кое-где над бездной, словно паутина, висели мосты, черневшие от множества пешеходов. Подняв голову, Грэхэм увидел, что верхняя часть здания нависает над балконом, а противоположный фасад сер и мрачен, испещрен арками, круглыми отверстиями, балконами и колоннами, башенками и мириадами громадных окон и причудливых архитектурных украшений. На нем виднелись горизонтальные и косые надписи на каком-то неизвестном Грэхэму языке. (А ведь это Лондон, постоянная сцена для величественных экспериментов Уэллса. — Г. П.) А под самым балконом улица быстро неслась направо, со скоростью курьерского поезда девятнадцатого столетия, — бесконечная платформа с небольшими интервалами, что позволяло ей делать повороты и изгибы. На ней мелькали сиденья и небольшие киоски, а за ближайшей самой быстрой платформой виднелся ряд других, и каждая двигалась несколько медленнее предыдущей, что позволяло переходить с одной на другую, добираясь, наконец, до неподвижного центра…»