Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

4

Или «Правда о Пайкрафте» (1903).

«Вы изысканно именовали «весом» то, что было бы гораздо справедливее назвать просто «жиром», — укоряет рассказчик мистера Пайкрафта. — Вот теперь и плаваете, как пух, под потолком».

Да уж, неприлично для уважаемого джентльмена быть таким легким. Вдвойне неприлично для джентльмена, уважаемого члена уважаемого клуба, потеряв «вес», постоянно висеть под потолком. Из дружеских чувств рассказчику приходится переустраивать весь дом Пайкрафта. Ведь мир невесомого человека — совсем другой. Матрас теперь крепится к потолку, одеяло и простыни пристегиваются к матрасу пуговицами, обед приходится подавать по библиотечной лесенке на книжный шкаф. Правда, можно расставить тома Британской энциклопедии (десятое издание) на всех верхних книжных полках шкафа. Вытащи один или два тома, и спокойно спускайся на пол.

«Чем дальше, тем больше я входил во вкус. Почти без чужой помощи устроил Пайкрафту перевернутую книзу постель. Ведь я изобретательный и ловкий малый, когда вооружаюсь отверткой. Сделал для Пайкрафта хитроумные приспособления: например, провел провод, чтобы ему легче было звонить, переставил электрические лампы так, чтобы они светили снизу вверх, ну и все такое прочее. Все это было необыкновенно забавно и интересно. Я очень развлекался, представляя, как Пайкрафт, подобно огромной, жирной мухе, станет ползать по потолку и перебираться через притолоки дверей из одной комнаты в другую. А с особенным удовольствием я думал о том, что никогда, никогда, никогда больше надоедливый занудный Пайкрафт не придет в наш клуб, где всегда так досаждал мне!»

Но изобретательность и подвела рассказчика.

Однажды, сидя у камина и попивая превосходное виски Пайкрафта, он вдруг воскликнул: «Эврика! Клянусь богом, никакие сложности больше не нужны!» И прежде чем успел рассчитать последствия своих слов, вслух выпалил: «Свинцовые подштанники!»

И непростительная оплошность свершилась.

«Боже правый! — обрадовался Пайкрафт. — Теперь я снова смогу ходить в клуб!»

5

Или «Остров Эпиорниса» (1894).

Существует некое болото примерно в девяноста милях к северу от Антананариво. Там в воде присутствуют вещества, предохраняющие органику от разложения. Исследователь Эндрюс находил в указанном болоте яйца доисторических птиц, прекрасно сохранившиеся, между прочим. На этом вполне можно заработать. «Я взял с собой двух туземцев и отправился за яйцами. Мы прихватили с собой палатку и провизии на четыре дня и расположились там, где грунт потверже. Занятная была работа. Понимаете, надо шарить в грязи железными прутьями, а яйца при этом разбиваются. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как жили эпиорнисы? Миссионеры утверждают, что в туземных легендах говорится о временах, когда таких птиц было много, да и яйца, которые мы все же достали, оказались свежие. Когда мы тащили их к лодке, один из моих негров уронил одно яйцо, и оно разбилось. Ох, и отлупил я парня! Но яйцо точно было ничуть не испорченное, словно птица только что снесла его, а ведь она, наверное, уже лет четыреста как сдохла».

Обстоятельства складываются так, что оба туземца погибают, а лодку рассказчика морским течением выносит на пустынный атолл. Именно там из уцелевшего яйца вылупляется настоящий эпиорнис. Поначалу все идет хорошо, спокойный нрав доисторической птицы устраивает рассказчика. На атолле царит мир. «Я развлекался тем, что украшал берега узорами из морских ежей и различных причудливых раковин и даже выложил по берегу цветными камнями: «Остров Эпиорниса», — очень аккуратно, большими буквами, как в Англии возле железнодорожных станций».

Но потом дело не заладилось. «Пятница (так рассказчик прозвал эпиорниса. — Г. П.) быстро достиг примерно четырнадцати футов в вышину. У него была большая голова, по форме как конец кирки, и огромные коричневые глаза с желтым ободком, посаженные не по-куриному с двух сторон, а по-человечьи, то есть близко друг к другу. Оперение красивое: не траурное, как у всяких страусов, а скорее, как у казуара. Подрастая, он начал топорщить гребешок при виде меня и важничать, и характер у него почему-то портился. А когда однажды рыбная ловля оказалась неудачной, птица стала ходить за мной с каким-то странным задумчивым видом. Я думал, что, может, она наелась морских огурцов или еще чего-нибудь плохого, но, оказывается, она так выказывала недовольство.

Я тоже был голоден и, когда наконец вытащил рыбу, хотел съесть ее. Вот тут-то птичка и накинулась на меня. И начала лягаться, как ломовая лошадь! Я вскочил и, видя, что она не унимается, помчался что есть мочи по берегу, прикрывая лицо руками. А проклятый эпиорнис, несмотря на свои неуклюжие ноги, бежал быстрее скаковой лошади, и все долбил меня своей киркой по затылку.

В лагуне я забрался в воду по самую шею, а моя птица остановилась на берегу, потому что не любила мочить лапы. Сказать по правде, унизительно видеть, как какое-то ископаемое чувствует себя хозяином положения. Даже теперь я сгораю со стыда, когда вспоминаю, как пренебрежительно птичка обращалась со мной и как время от времени она избивала меня. Я пробовал бросать в нее кусками коралла — с безопасного расстояния, но она глотала их. Я швырнул в нее раскрытым ножом и чуть не расстался с ним; к счастью, он оказался слишком велик, чтобы птица его проглотила. Пытался я взять Пятницу измором — перестал удить рыбу, но она отыскивала на берегу, после отлива, червяков. В итоге половину времени я проводил, стоя по шею в лагуне, а другую половину — сидя на пальме. Однажды пальма оказалась недостаточно высокой, ох и полакомилась птичка моими икрами! Не знаю, пробовали ли вы когда-нибудь спать на пальме. У меня были ужаснейшие кошмары. И какой позор, к тому же! Вымершая тварь бродит по острову с надутым видом, словно герцогиня, а я не имею права ступить ногой на землю».

Финал предопределен.

Невозможная находка (Epyornis Vastus) убита.

6

Или общепризнанный шедевр «Волшебная лавка» (1903).

Уэллс написал этот рассказ специально для своего сына Джипа.

«Это была крошечная, тесноватая полутемная лавчонка, и дверной колокольчик задребезжал жалобным звоном, когда мы захлопнули за собой дверь. В лавчонке никого не оказалось, и мы смогли оглядеться. Вот тигр из папье-маше на стекле, покрывающем невысокий прилавок, — степенный, добродушный тигр, размеренно качающий головой; вот хрустальные шары всех видов; вот фарфоровая рука с колодой волшебных карт; вот целый набор разнокалиберных аквариумов; вот нескромная волшебная шляпа, бесстыдно выставившая напоказ все свои тайные пружины. Волшебные зеркала вытягивали и суживали вас, отнимали у вас ноги и расплющивали голову, или вообще превращали в какую-то толстую чурку. И пока мы хохотали перед этими зеркалами, откуда-то появился мужчина, очевидно, хозяин. Странный, темноволосый, бледный. Одно ухо больше другого, а подбородок — как носок башмака.

— Я хотел бы купить моему малышу какую-нибудь игрушку попроще.

— Фокусы? — спросил он. — Ручные? Механические?

— Что-нибудь позабавнее, — ответил я.