Где нет зимы - Дина Сабитова

— Здорово… Интересно было бы посмотреть.

— Вас, что ли, совсем не выпускают?

— Сказал же, одних — нет. Дохлый номер.

— Жалко. А то бы пришел, посмотрел…

— Ну да. Ты номер-то новый скажешь?

— Записывай. Девятьсот семнадцать….

* * *

— Кир, привет! Это я. Не занята?

— Ой, Паш, у нас репетиция, позвони попозже!

— А когда удобно?

— Ну… не знаю. Давай часов в восемь?

— Ладно, в восемь так в восемь. Пока!

— Пока!

* * *

— Кир, добрый вечер!

— Привет. Как у тебя?

— Нормально. А как твой Шекспир?

— Ой, сегодня было так прикольно! Костельцева такое отмочила! Мы репетировали, репетировали — три часа репетировали, и вдруг она говорит: «Не понимаю… Какой-то сценарий скучный у нас… Слушай, может, сделаем все-таки как у Шекспира? Пусть он меня как бы задушит?» Я спрашиваю: «Кто?!» А она: «Ну, этот… Ромео. Он же Джульетту задушил там, в пьесе, зато, что она с негром каким-то спуталась!» Прикинь, да, какой валенок? С кем приходится работать! Я ей говорю: «Дура ты, Костельцева. На самом деле она ушла в монастырь, а Ромео давай мучиться, быть ему теперь или не быть». Ну, в смысле, издеваюсь над ней. А она так обрадовалась: «Ах да, конечно, ту би ор нот ту би, конечно! Только кто ж тогда с негром-то гулял?» Я говорю: «Кто-кто! „Хижина дяди Тома“ с негром гуляла». А она: «Ты, подруга, меня не путай, что ж я, не знаю, что про Тома Сойера — это совсем другая книга!» Все уже ржут, катаются прямо, она одна ни фига не понимает…

— Ну и зачем вам такая тупая Джульетта?

— Думаешь, настоящая Джульетта очень острая была? Зачем-зачем! Затем, что Костельцева самая красивая! У нее за лето волосы отросли, она их распускает, выглядит как принцесса из мультика. Из кого Джульетту делать, если не из нее?

— При чем тут волосы? Лучше бы они тебя Джульеттой сделали. Подумаешь, парик бы надела!

— Кто «они»? Я сама всем рулю! Ты не понимаешь, Паш, руководить же куда прикольней, чем Джульетту из себя строить. У тебя-то что нового?

— Ничего. Жизнь. Потихоньку.

— Расскажи хоть, как там у вас!

— Ну, Кир, обычно тут. Комнаты на двоих, на троих. Кормят нормально. За порядком воспитатели следят. Телевизор есть…

— А народ какой?

— Разный. Меня особо никто не трогает… Сначала народу было немного совсем, теперь стало побольше. В основном — малыши почему-то. Да, еще библиотека тут есть, правда, плохонькая. Все больше классика да всякие барто-михалковы. Для мелких, в общем…

— Понятно… Слушай, извини, мне ужинать пора. Позвонишь, угу?

— Угу. Пока. Приятного тебе аппетита!

— Пока!

* * *

— Кира? Привет, это я!

— А-а, Паш, привет! Слушай, извини, сейчас не могу говорить!

— Ну ладно. Пока!

— Пока!

* * *

— Кир, это я, привет! Хотел тебя с завтрашним первым сентября поздравить!

— Спасибо! Тебя тоже, Паш. Ой, знаешь, сегодня что-то так устала, никаких сил нет. Давай на днях созвонимся? Ну, или завтра позвони, ага?

— Ага. Пока.

Я ведь все слышу. Слышу много такого, что нельзя рассказать Гуль. Раньше я могла поговорить с Шурой. А теперь мне бывает одиноко. Иногда.

Гуль думает, что я маленькая, а она рядом со мной — большая. Гуль укладывает меня спать. Кормит с ложки. Кутает от сквозняков.

Пусть.

С Шурой можно было разговаривать на равных.

Теперь не с кем.

Дети мои пошли в школу.

После обеда они оба сидят с очень скучными лицами.

Делают уроки.

Я спрашиваю Гуль:

— Как тебе там — нравится?

— Нормально, — отвечает Гуль. И смотрит на меня такими глазами, как будто все вокруг нее пыльное и дырявое. И всегда будет пыльное и дырявое.

Уже седьмое сентября, а Гуль не может мне ответить, как зовут ее учительницу.

— Не помню, — тускло говорит Гуль.

Но я-то вижу — учительница у Гуль неплохая. За четыре дня поставила Гуль три пятерки: по чтению, по математике и по рисованию. Думаю, специально, чтоб было веселее жить.

Только Гуль не радуется.

Сегодня утром, уходя в школу, она вдруг взяла меня со стола, на котором я сидела.

И отнесла к Елене Игоревне.

— Можно моя Лялька посидит у вас в кабинете? Ей скучно одной, пока я в школе.

Елена Игоревна — человек, которого я до конца не понимаю. Она редко улыбается. И тут не улыбнулась — только кивнула, не поднимая глаза от бумаг:

— Посади ее вой в то кресло. Или на журнальный стол.

Гуль посадила меня в кресло.

И пошла.

Елена Игоревна окликнула ее уже у двери.

— Твою Ляльку кормить обедом надо? Или сама придешь покормишь?

И смотрит на Гуль, будто говорит: отвечай скорее, у меня и без того дел по горло.

Гуль замешкалась с ответом.

Мне кажется, Гуль понимает, что кормить меня не надо. Понимает, что это игра.

— Я приду из школы и покормлю ее сама.

— Угу, — кивнула Елена Игоревна.

А потом добавила громко:

— Спасибо, до свидания.

Гуль повернулась удивленно.

— Сказать надо было: «Спасибо, до свидания», — проворчала Елена Игоревна.

— Спасибо, до свидания, — пискнула Гуль и быстро скрылась за дверью.

Ворчит Елена Игоревна. Не улыбается. Настроение у нее с утра плохое.

Оставшись одна, директор смотрит в стену. Там шкаф с папками, зеркало, стулья.

Потом переводит глаза на меня. И вдруг говорит:

— Только веди себя тихо. К посетителям с разговорами не приставай.

Я чуть не сказала возмущенно: «А когда я приставала?» Но спохватилась. Она шутит. Она не догадывается, что я все слышу. Наверное.

Потом Елена Игоревна работала, а я сидела и думала о своем. Ждала Гуль.

И день был как день.

А потом пришла Мира.

Кто это — Мира?

У моей Гуль есть друг Миша.

В той, прошлой жизни они сидели за одной партой.

Гуль скучает по Мише.

Она так и не вспомнила номер его телефона.