Секта в доме моей бабушки - Анна Сандермоен

Мальчики устроили театр теней: за занавесом, сделанным из такой ткани, что зрители видели лишь тени, из нескольких тел они составили силуэт слона. Включили музыку наподобие индийской. Кажется, даже слышались трубные звуки, которые издает слон, или мне это только показалось. Слон двигался и ступал как настоящий. Он был огромным, а меня – такую маленькую и ничтожную – назвали громким голосом и по имени (!) и пригласили на сцену. Я вышла, гордая, счастливая, ошарашенная таким неожиданным вниманием ко мне лично и снедаемая любопытством: как же слон сможет меня прокатить?! А «слон» просунул в просвет занавеса свой «хобот» (это были сильные мужские руки) и пригласил на него сесть. Я села, а он высоко поднял меня и покачал прямо перед всем зрительным залом. Я была в восторге.

Вот такая исключительная ситуация в условиях коммуны, где все личное и индивидуальное отрицалось и осуждалось. Вдруг на «официальном» уровне взрослые поинтересовались тем, чего хочу лично я, а когда я об этом сказала, меня не только не ругали, но и осуществили мою мечту. Это было настоящее чудо, которое вселило в меня робкую веру в себя как в личность.

Произошел и еще один похожий случай, о котором я расскажу в главе «Конкурс танцев».

Из волка в собаку, или три кита педагогики

Когда моей дочке было одиннадцать лет, я прочла ей книгу Джека Лондона «Белый клык» и попросила ее описать одной фразой, о чем книга. Она не задумываясь ответила:

– О том, как волк превратился в собаку.

– А назовешь три главных слова, благодаря чему волк превратился в собаку?

– Приручение, правила, любовь, – тут же ответил ребенок.

Какая она молодец, что уловила это и смогла так четко сформулировать. В этом – вся суть педагогики. Это три кита, на которых держатся человеческие взаимоотношения.

Приручение – это о доверии между существами.

Доверие – это то, с чего начинается (или заканчивается) все в нашем мире!

Когда доверия нет, собаки превращаются в волков, а когда есть, волки становятся собаками. Но чтобы было доверие, надо соблюдать правила. А правила должны поддерживать и лелеять любовь. Любовь же – это когда мы друг другу доверяем. Так замыкается волшебный круг добрых собак. И людей.

Татария, и я – командир

Помню, что в Татарии нас было много. Приехали больные из Москвы и Ленинграда. Взрослые люди, в основном «алкоголики», работали с нами на поле, пели с нами в хоре, играли в спектаклях. Нас, детей, назначали их командирами. И они делали все под нашим руководством. В иерархической структуре возраст значения не имел.

Время, проведенное в Татарии, оказалось для меня очень радостным, потому что там я впервые за все время была признана, меня даже назначили командиром отряда. В отряде у меня было пять человек (сорокалетний мужчина, взрослая женщина и два парня лет двадцати), в том числе и «дипломированные алкаши», а я за них целиком и полностью отвечала, должна была их воспитывать и заставлять работать на полную катушку. Мне тогда было десять лет.

Утром и днем мы работали на полях, по вечерам выступали в местном клубе, а ночью репетировали. Местные жители поражались нашему мужеству. Они видели, как мы живем (а жили мы в здании школы), и среди них ходили слухи, что мы либо биороботы, либо зэки, так как нормальные люди так жить и работать неспособны.

Однажды мы, как обычно, встали в пять утра, оделись и позавтракали кашей. Внизу находилась общая раздевалка, где хранилась наша рабочая одежда (ватники и обувь), и в тот раз я не смогла найти свои резиновые сапоги. Я побоялась сказать об этом кому-нибудь из взрослых, потому что меня обвинили бы в том, что я не слежу за своими вещами и таким образом «рву на себя одеяло», то есть пытаюсь привлечь к себе внимание. Надо сказать, что вещи у нас постоянно пропадали, так как везде царил бардак. И тогда я пошла и села в полевой автобус босиком. Больше всего я боялась, что кто-нибудь это заметит. Я полола грядки, и ноги у меня немели от холода. Было позднее лето, все работали в куртках, некоторые даже в перчатках. Я судорожно думала, как быть. И придумала: периодически отбегала на край поля в кусты и пи́сала себе на ступни, чтобы хоть немного их согреть. Настал обеденный перерыв. Прямо к полю на специальном автобусе нам привозили из местной столовой горячий обед в термосах. После обеда Главный собрал всех на беседу. Мы, как обычно, встали в большой круг. И тут у меня уже не оставалось шансов скрыть свои босые ноги. Конечно, их заметили. Мне устроили разнос: мол, я специально поехала на работу без сапог, чтобы привлечь к себе внимание, вызвать жалость – все потому, что я эгоцентричная тварь.

Комары

В походах, естественно, было много мошкары и комаров, которые жрали нас беспощадно. И в Сибири, и на Кольском полуострове от них неба не видно. Никаких средств от насекомых мы не использовали. То ли их тогда еще не делали, то ли просто не покупали. У нас был только корейский бальзам «Звездочка», который никак не помогал. Когда мы готовили еду и ели на открытом воздухе, содержимое ведра или тарелки тут же покрывалось толстым слоем насекомых, и никто не обращал на них внимания, ели вместе с ними. Была расхожая шутка, что это мясо, питательное и полезное. Можно сказать, только такое мясо мы и ели. А оно ело нас.

Главный говорил, что комары кусают исключительно злых и плохих – людей с повышенной агрессией, – а добрых и хороших нет. Поэтому я боялась показать, что меня кусают, что я вся чешусь, что укусы разбухают, воспаляются и гноятся, а потом на долгие годы на теле остаются шрамы. Каждое утро я вылезала из палатки с перекошенным лицом и опухшими руками, но знала, что жаловаться – себе дороже. Я была обязана всегда и всем быть довольной. Я думала о том, что со временем, по мере того как я буду становиться лучше и коррегироваться (а я изо всех сил старалась), комары почувствуют, что я хороший человек, и перестанут меня кусать. Я верила и надеялась. А педагоги-психологи контролировали уровень моей агрессии и моего сопротивления, проводили со мной беседы и постоянно слоили, чтобы скорректировать мою психику, изменив структуру личности.

Жизнь в подполье. Мой четвертый класс

Четвертый класс я отучилась в подмосковном городе Дмитрове. Наша коммуна обосновалась недалеко от города в поселке Катуар. Это было время глубокого подполья детского коллектива. Если раньше мы все жили более-менее вместе, то теперь нас разделили строго на взрослый и детский коллективы. Взрослые жили в Ленинграде, где открыли клинику для лечения алкоголиков, шизофреников, параноиков, наркоманов. Там жили и работали мои родители.

А мы, дети, вместе с несколькими педагогами жили в полуразрушенном деревенском домике дачного типа. В нем было две комнаты: одна маленькая, метров 8, другая побольше, метров 15. Прихожая метра 4, микроскопическая кухня, холодные сени и туалет на улице в конце участка. Нас же было человек тридцать. В обеих комнатах нам сделали деревянные нары. В большой комнате жили мальчики, в маленькой – девочки. Когда замерзал водопровод, мы готовили так: набирали ведра грязного снега на участке и заносили их в сени, снег там подтаивал, и мы на этой воде и готовили, и пили ее.