Сестра Груня - Валентина Васильевна Путилина

63-й пехотный Угличский полк с болгарскими ополченцами и горная батарея из восьми орудий. Полк наступал с распущенными знамёнами. Туман развеялся. Турки сразу заметили русских, открыли по ним сильный артиллерийский и ружейный огонь. В рядах наступавших возникло замешательство. Кто-то побежал назад, кто-то припал к земле, не решаясь поднять головы, кто-то пытался укрыться от огня за деревьями.

— Алла! Алла! — кричали турки.

Русские продолжали лежать под всё усиливающимся огнём, не в силах возобновить атаку. Поражение казалось неминуемым, турки предвкушали лёгкую победу.

— Алла! Алла!

И тогда командир полка Панютин выхватил у знамёнщика боевое знамя и ринулся вперёд.

— За мной, братцы! Смелее! Ура!

Барабанщик Бартелев — о нём потом напишут в книге подвигов — поднялся во весь рост.

— Ребята! — крикнул он. — Мы присягали. Неужто теперь откажемся? Вперёд! Ура!

И забил наступление.

— Ура-а-а! — подхватили дружно солдаты и ополченцы и бросились в атаку. Уже ничто теперь не могло остановить их.

И тут вновь увидела Груня художника Верещагина. Он сидел на своём раскладном табурете и спокойно рисовал под огнём.

Но вот через горы перевалила кавалерия. Началась новая атака Угличского полка. Верещагин не выдержал, вскочил на коня и помчался вместе с кавалеристами туда, где развернулась самая жаркая схватка.

— Аман! Аман! — послышалось вокруг — турки запросили пощады, поднимая руки вверх. И вскоре Вессель-паша выкинул белый флаг.

Крики «ура!» сотрясали Казанлыкскую долину и поднимались к вершинам Балкан. Летели вверх шапки. Ещё одна крупная победа.

Потом через многие годы в честь победы над турками болгары назовут самую высокую точку Шипки именем генерала Столетова. А в честь погибших русских воинов воздвигнут памятник-мавзолей. У подножия памятника встанет бронзовый лев, охраняющий вечный сон тех, кто пал в бою. На каменной стене будет сделана надпись: «Болгарин! Обнажи голову и благоговейно преклони колени на этом священном месте! Здесь русские войска и болгарские ополченцы с неслыханной доблестью отстаивали нашу свободу. Их томила лютая жажда, они коченели от холода среди грозных метелей, их косили пули, шрапнель и гранаты, но своей грудью, беззаветным своим мужеством, пламенным патриотизмом остановили они бешеный напор врага».

Памятнику этому жить вечно.

СОРОК ВОСЬМОЙ ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ

Груня привыкла работать в трудных условиях, но Сорок восьмой военный госпиталь, куда она прибыла два дня тому назад, вверг её в отчаянье.

Он располагался в старинном местечке Бяле, где не было крупных зданий. Раненых размещали в сделанных на живую руку мазанках, в сараях, едва укрытых от холода, в кибитках. Многих укладывали прямо на полу, на соломенных подстилках, так как не было свободных коек. От холода и сырости — на улице стоял январь — хуже заживали раны.

Сердобольные сёстры как могли облегчали страдания раненым. Отдавали на бинты платья; своими одеялами укрывали дрожащих от холода людей, делились с ними скудной едой. И просто для каждого у них находилось доброе слово — оно тоже лечит.

В Бяле порой собиралось много раненых. Это было место, откуда их переправляли в город Яссы, и дальше — в Россию. Но самые слабые задерживались в Бяле на леченье, иногда на длительное время. Все они лежали в просторной палате, под которую был отведён опустевший дом. В эту палату ухаживать за тяжелоранеными и назначили Груню. Она считалась опытной сестрой.

Работа привычная, Груня легко с ней управляется. Сделать перевязку, снять бинты, дать лекарство, помочь поудобней лечь, накормить тех, кто сам не в состоянии ни приподнять голову, ни шевельнуть рукой. Да и мало ли ещё других забот! Ими заполнен до предела весь рабочий день сестры милосердия. Не то что поесть или выпить чая, некогда на миг остановиться, некогда подумать о себе.

Кончился обход врачей. Раненые, кто полегче, оживились. Вот он, подступил момент, которого все с нетерпением ждали. Теперь можно написать письма домой, в Россию.

— Сестрица, — доносится до Груни из угла голос солдата, — ты напишешь письмо? Моя очередь подошла.

У Груни заблаговременно приготовлены карандаш и бумага. Она садится рядом и ждёт, пока раненый начнёт диктовать.

— Пиши, — просит он и произносит первые слова: — Здравствуйте, дорогая матушка Анна Фёдоровна и дорогой батюшка Иван Петрович, тётушка Татьяна Фёдоровна. Низкий поклон вам всем. А также поклон жене Насте, тётке Дуне, деткам — Ванятке, Гришане, Манюшке…

На лице солдата улыбка. Ему дорого называть по именам всех своих родных. Он снова чувствует себя сильным, знает, с каким нетерпеньем ждут дома его слова, и он находит самое нужное.

Груня подхватывает мысли солдата на лету, облекает их в понятные слова. Она пишет крупными буквами, чтобы там, в деревне, без труда прочитали письмо.

— Не утомил я тебя, сестрица? — спрашивает он смущённо.

Но Груня с ещё большим усердием выводит буквы. Сама подсказывает, что дальше написать. Надо упомянуть добрую весть: мол, не тревожьтесь, дело идёт на поправку.

— Да, да, — подхватывает солдат. — Пропиши, что сделали операцию. Был тут сам доктор Пирогов, он делал. Руки, ноги целы. Вот отлежусь и вернусь домой, стану пахать и косить. Да спроси, всё ли там у них ладно. Как управляются без меня?

И заканчивает, как принято в письмах: «Низкий поклон вам от сырой матушки-земли до высокого неба».

— Спасибо, сестрица, — благодарит он Груню, когда та перечитала письмо. — Складно. Будто повидался со своими, поговорил. — И улыбнулся умиротворённо.

— Пить! Пить! — донеслось вдруг до Груни с конца палаты.

Груня поспешила на голос, с трудом пробираясь между койками и лежащими на полу людьми, дала пить…

— Плохо моё дело, сестрица, — с тоской говорит солдат. — Одолел страх, не могу справиться. Что со мной будет?

— Вылечат тебя, не бойся, — успокаивает его Груня. — Доктор у нас хороший. Ещё каким молодцом будешь.

Она поговорила с ним, постояла рядом, и солдат стал успокаиваться.

— Вроде и поздоровел от твоих слов, — улыбнулся он. — Авось и правда выживу.

— Спи, солдатик, всё заживёт, — говорит Груня.

Она уже заметила, как в ответ на заботу и ласковое слово преображается раненый солдат. В нём открывается самое лучшее: терпение, мягкость, стойкость в страдании. И слова находятся особенные, каких в обычной жизни он никогда не произносит, возможно, даже не подозревает, что знает их: «Сестрица, голубушка, побудь с нами, не уходи». Груня постоянно слышит такие слова и всем сердцем отзывается на них.

Раненые уснули. Ей вдруг тоже страшно захотелось спать. После трудных дорог, которыми она добиралась до Бялы из-под Плевны на санитарной повозке, усталость валит с ног. Превозмогая дремоту, она прислушивается, не зовёт ли её кто.