Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

– Что это за Велосипедкин? Что это за Фоскин, Двойкин, Тройкин? Издевательство над рабочей молодёжью, над комсомолом. Да и образ Победоносикова подозрителен. На кого намекает автор?.. Характеры, собранные Маяковским, далеко не отвечают требованиям единственно правильной марксистской теории живого человека. Так что учтите это, товарищ Маяковский, пока ещё не поздно, пока вы ещё не скатились в мелкобуржуазное болото.

– Запрещаете?

– Нет, не запрещаем.

– Значит, разрешаете?

– Не разрешаем.

– А что же?

– А то, что сделайте для себя надлежащие выводы, если не хотите из левого попутчика превратиться в попутчика правого, а то ещё похуже…»

Во второй половине ноября 1928 года Маяковский составил список своих выступлений и работ – тех, что уже завершились, и тех, что ещё ему предстояли. Завершался этот перечень фразой:

«Маяковский работает поэму „Плохо“».

Александр Михайлов по этому поводу написал, что у Маяковского…

«…одним из итогов жизненного и журналистского опыта стало желание написать поэму „Плохо“. Маяковский шёл к этой поэме через сатиру двадцатых годов, пристреливаясь к более крупным целям…»

В конце ноября Владимир Владимирович вновь отправился в Ленинград.

Валентин Катаев (в «Траве забвения»):

«…однажды он в поезде „Красная стрела“ Москва-Ленинград, стоя в коридоре международного спального вагона… вдруг начал читать только что сочинённые им злейшие эпиграммы. Одна была на поэта С. и заканчивалась цитатой из Крылова: „И рылом подрывать у дуба корни стала“, в другой говорилось: „И бард поёт, для сходства с Байроном на русский на язык прихрамывая“, а третья была такая: „Подмяв моих комедий глыбы, Главрепертком сидит Бандурин. – А вы ноктюрн сыграть могли бы на этой треснувшей бандуре?“

Он прочёл эти эпиграммы, окружив рот железными подковами какой-то страшной, беспощадной улыбки».

Первая эпиграмма была на Илью Сельвинского, вторая – на поэта Иосифа Уткина, третья – на главу Главреперткома (и драматурга) Константина Дмитриевича Гандурина (Лукичёва).

В том же поезде в город на Неве ехала группа рапповцев, один из которых, Михаил Фёдорович Чумандрин, впоследствии рассказал:

«При посадке в вагон нас увидел Маяковский.

– Товарищи, – громогласно сказал он, не повышая голоса. – Я к вам приду читать «Баню».

Вскоре они в самом деле пришёл. Ехали Фадеев, Либединский, Авербах и я. «Баня» была напечатана, насколько я помню, на нескольких тетрадках. Маяковский достал всё и разложил их по порядку на столике.

Читал он прекрасно. Голосом он владел в совершенстве. А разве легко было поэту, привыкшему к тысячным аудиториям, к громадным залам, к широким жестам, читать пьесу, пристроившись в уголке дивана, в душном маленьком купе? Однако прочёл он отлично, впечатление было очень сильное.

Несколько раз Владимир Владимирович останавливался.

– Не скучно? Читать?

– Конечно же! Читайте!

Тогда я понял, что он очень волнуется. Странно было замечать это в человеке, которого трудно было смутить чем-либо.

Уже уходя, стоя в дверях купе, он спросил:

– Значит, вы находите, что интересно?»

Но в Ленинград Маяковский ехал не из-за «Бани», а из-за «Клопа», которого ставили в филиале Большого Драматического театра. Премьера, состоявшаяся 25 ноября, прошла успешно. Журнал «Жизнь искусства» в 49-ом номере написал:

«По своей сценической форме „Клоп“, написанный размашисто и темпераментно, приближается к типу идеального мюзик-холльного обозрения, сатирически подперченного аттракционного представления…

При всей видимой разнородности приёмов, спектакль носит черты ясной и последовательной режиссёрской мысли, имеет чётко отлитую аттракционно-гротесковую форму».

«Красная газета» в вечернем номере от 29 ноября тоже поддержала премьеру:

«По существу, „Клоп“ Маяковского – это широкое „окно РОСТА“, которое когда-то любил разрисовывать поэт своими весёлыми и едкими карикатурами. Вся пьеса дышит боевой, размашистой плакатностью, революционным памфлетом против мещанства, – и это оправдывает все её недостатки…

Молодёжь Большого Драматического театра, под руководством режиссёров Тверского и Люце, показала свою талантливость, молодёжную подвижность и актёрскую изобретательность. Недаром присутствовавший на премьере Мейерхольд, вместе с автором «Клопа», весело «включились» в бурный поток зрительских аплодисментов».

28 ноября Маяковский вернулся в Москву, и Лили Брик записала в дневнике:

«Володя приехал из Ленинграда и рассказал, что ушёл с „Клопа“, не досмотрев, рассердился на отсебятину».

Кому верить – «Красной газете» или дневниковой записи?

2 декабря 1929 года в «Рабочей радиогазете» Маяковский прочёл стихотворение «Особое мнение», вскоре после этого опубликованное в журнале «Крокодил». Напомним, как оно начиналось:

Вновь возникает вопрос: о ком эти строки? И невольно напрашивается ответ: о Бриках, Осипе Максимовиче и Лили Юрьевне. Это с ними Маяковский окончательно разошёлся во взглядах, именно этих «индивидумов» приколачивал он к доске позора.

Заканчивалось стихотворение хлёстким повторением недавнего лозунга («отречёмся / от старого быта!»), только теперь поэт отрекался от «трясины старья». Через несколько лет подобных строк вполне хватило бы для ареста «индивидумов», посмевших не соглашаться с «генеральной линией» партии:

«Машиной», которой поэт предлагал «выжигать» старьё, была, надо полагать, всё та же «Машина Времени» из его новой пьесы.

4 декабря «Баню» вновь обсуждали. На этот раз – в клубе «Пролетарий», который принадлежал сразу нескольким московским предприятиям. Мероприятие было организовано редакцией журнала «Даёшь».