Дури еще хватает - Стивен Фрай

— Да? — Я, занервничав, вернулся к ней.

— По-моему, вы забыли это в фургоне, сэр. — И она сунула мне в ладонь мой футлярчик.

— Э-э… я… спасибо… тут…

— Будьте осторожны, сэр. И спасибо за билеты.

Я просто-напросто не знал, что сказать. С уверениями, что футлярчик не мой, я несколько запоздал. Лицо ее было непроницаемым. Она развернулась и ушла, оставив меня стоять на крыльце, — то открывая рот, то закрывая, как выброшенная на берег рыба.

Со стороны Пиккадилли ко мне приближалось такси, я остановил его, забрался внутрь и по дороге к Ислингтону украдкой, опасливо раздвинул футлярчик. В нем лежали — вызывающие, как титьки стриптизерши, — три пакетика. Готов поклясться, что они мне подмигнули.

Я и по сей день теряюсь в догадках по поводу этой истории — как там все было, почему и какого черта? Может быть, сержант решила, что в наше время, время СПИДа, вскрывать чужой футляр для презервативов — это грубость? Может быть, вскрыла его и подумала: черт, у меня смена кончается, не буду же я такой идиоткой, что замету этого мужика? Мы уже завели на него дело за вождение в пьяном виде, ну и хватит с нас, да и ему так… веселее не станет. Точно мне никогда не узнать. Разве что сержант прочитает это, — буду очень рад, если она со мной свяжется.

Я не пересматриваю мои старые фильмы или телевизионные программы, да, собственно, и новые не смотрю, если только не участвую в монтаже, однако когда мне попадается на глаза финальный эпизод сериала «Черная Гадюка рвется в бой» (его так часто повторяют) — тот, где солдаты Блэкэддера вылезают из окопов в поле, которое словно истекает маковой кровью под скорбную версию музыкальной темы Говарда Гудолла, — и когда я вижу эту сцену, то невольно говорю себе: «Это снималось через день после того, как меня замели за вождение в пьяном виде. Через день после того, как полицейский сержант преспокойно вернула мне футлярчик с кокаином. В тот вечер я поехал на “Астоне” в Кливден и погулял там на свадьбе Эммы и Кена. А следующим утром на год лишился водительских прав».

Я жду моего мужчину

Сколько себя помню, я всегда был… как бы это назвать? наказанием господним? Нет, это выражение отдает детской. Бунтарем? Слишком пафосно. Нарушителем общепринятых норм? Человек поколения Джона Бакена{54} назвал бы меня «неправильным». Аутсайдер — вот самое близкое слово, какое мне удалось придумать. Возможно, именно потому я, как хорошо известно тем, кто имел удовольствие прочесть первую главу «Хроник Фрая», помешался в детстве на сладостях и вечно испытывал нехватку денег для их покупки, а это породило последующие мои зависимости, тягу к недозволенному и недосягаемому. На смену сладостям пришли сигареты. Попав за решетку, я выкинул сласти из головы и сосредоточился на том, чтобы выйти на свободу и поступить в университет. В Кембридже я практически ничего кроме кофе не пил и уж тем более не принимал наркотиков: мне за глаза хватало сцены, курения и сочинительства.

Года два-три спустя — я уже успел благодаря улыбке фортуны сняться в Манчестере в телешоу вместе с Беном Элтоном, Робби Колтрейном, Хью Лори и Эммой Томпсон — мы с Хью начали сниматься в «Черной Гадюке II». В плане физическом я был, если в это можно теперь поверить, худым и долговязым; в плане социальном — ночными подвигами особо не увлекался: вечеринки, как уже сказано, были мне отвратительны.

Однако те две дозы кокаина пробудили во мне давно заснувшего великана. Все тот же дракон, что доводил меня до изгнания из столь многих школ и привел на каменные плиты тюремной камеры, начал разворачивать свои кольца и поднял голову, изрыгая пламя.

Не понимаю почему, но с самых ранних дней моего детства ребенком я был трудным. Никакой дядя, крестный отец, друг или член (хвала небесам) семьи не качал меня на колене в манере, которую люди моего поколения назвали бы «неподобающей», а люди более молодые и учтивые — «неловкой». Да, верно, я с самого начала строил грандиозные планы, собирался стать ученым, писателем, артистом — кем угодно. Но никто мне палок в колеса по этой части не ставил. Лишь собственное мое безумное и дикое поведение и было мне помехой, пока наконец я не улегся на описанную выше солому тюремного пола и что-то, по-видимому, щелкнуло в моей голове; тогда я и понял: у меня остался последний шанс подняться (я, с вашего позволения, немного покалечу Теннисона) по каменным ступеням моего мертвого «я» к чему-то более возвышенному.

Тут мы вновь возвращаемся к невероятному везению, которое позволило мне получить стипендию Кембриджа, с головой уйти в актерство, заболеть сочинительством и проникнуться дурацкой верой в то, что все мои беды — предрасположенность к дурным поступкам, склонность к воровству библиотечных книг и диким разрушительным выходкам — остались позади. Спиртное мне не так уж и нравилось, ночные посиделки тоже, — мне нравилось работать. На титульном листе моей последней книги, «Хроники Фрая» (я попросту изумлен и чуть-чуть обижен тем, что вы ее не читали), приведены слова Ноэла Кауарда: «Работать куда веселее, чем веселиться»; на мое счастье, я и поныне нахожу их верными. Уверяют, будто Черчилль сказал: «Молодые сеют безумства, старики пожинают мудрость». Черчилль этого не говорил. Коллекционеры цитат даже именуют такую неряшливость в атрибуции «ползучей черчиллятиной». Я впал в ошибку, решив, что уже посеял все мои безумства, и перестал бдительно следить за собой.

Если вы ни разу в жизни не принимали незаконных уличных, или «рекреационных», наркотиков, у вас, скорее всего, имеется четкое представление о том, что представляет собой их дилер. В юности все мы смотрели страшные фильмы и научились именовать этих людей «пушерами». В иерархии обладателей нравственных ценностей они располагались где-то между «придворными корреспондентами» Флит-стрит и навозными жуками.

«Я виню во всем гнусных пушеров!» — вопят родители и авторы газетных передовиц и заламывают в отчаянии свои чистые руки от неспособности даже представить себе столь беспримесное зло. «Пушеры» околачиваются у школьных ворот, подстерегая возможность обратить ребенка в наркомана. Поначалу они приучают его к разрешенным для продажи растворам наподобие клея, быстросохнущего бетона, толуола, бутана и пропана. После того как дофамин, норэпинефрин и норадреналин — я не эндокринолог, однако всем нам, разумеется, известно, что потребление наркотиков связано с нашими системами удовольствия-вознаграждения, — сводят с ребенком близкое знакомство, ему предлагают обменяться рукопожатиями и испытать блаженство, за которым обычно следует дикая рвота; вещества эти вступают в тесный союз с мозгами юного потребителя, и тот, лежа на лужайке местного парка и вперяя в небо обновленный молодой взор, обнаруживает, что новые друзья щекочут и массируют его центры наслаждения, даруя ему безоговорочное блаженство, какого не дождешься ни от мороженого, ни от домашних радостей. Следующий шаг этого мифического и неотвратимо порочного процесса (дешевый сидр мы в расчет не берем, даром что опаснее его ничего нет на свете) состоит в предложении покурить незаконную травку, а после этого никаких шансов на спасение у беззащитного дитяти не остается — «дружелюбные» и «недорогие» поставщики знакомят его с кокаином и героином. И, как только образуется наркотическая зависимость, цены взлетают вверх, угрозы становятся очень серьезными и маленький Джек уже шарит в маминой сумочке, обворовывает бабушкину квартиру, отнимает у несмышленых детишек мобильные телефоны — то есть прямо на наших глазах возникает чудовищный социальный недуг, который мы именуем «наркотической субкультурой». Неблагополучные городские районы, банды, разгул насилия: прекрасная, как в детских книжках, Британия обратилась в запущенную — в нравственном и культурном отношении — бросовую землю за срок более краткий, чем прожитая мной жизнь, каковая, дорогой читатель, несмотря даже на то, что ты держишь в руках третий том моей автобиографии, не так уж, в конце-то концов, и длинна. Вот какую порчу навели наркотики на нашу страну.