Где папа? - Юлия Кузнецова

– С девяти, – сказал парень.

Я глянула на часы в телефоне – было восемь.

– Бывает, с шести утра уже в очереди стоят, – поделился парень. – А что, их поезд в шесть привозит, куда им ещё деваться?

– Да уж, мы пятые в очереди на звонок, – вздохнула мама.

У неё зазвонил телефон.

– Папа? – выдохнула я, но мама наступила мне на ногу.

Я вспомнила, что она объясняла: в приёмной – никаких разговоров о том, что у папы есть телефон, это же противозаконно! Пойдут и отнимут! А тут могут оказаться подслушивающие устройства, да что там, вот этот улыбчивый парень тоже может пойти и сообщить, куда следует!

– У папы нет телефона, – вполголоса объяснила мама, покосившись на парня, и он ответил ей широкой улыбкой.

– Ладно, – вздохнула я, поднимаясь с кресла, – пойду с Костей чаю попью…

В прихожей были развешаны объявления, какие-то расписания, но я не стала всё это читать. Мне казалось, что все вот эти распорядки, как и само слово «зек», неприменимы к папе… Мы же знаем, он невиновен.

В прихожей меня догнала мама.

– Подожди! Артур сказал, что у них новое правило: надо подписать заявление у начальника тюрьмы. Я побежала туда, а ты жди девяти часов и звони.

– Кому? – обалдела я.

– Дежурным на проходной. Скажешь папину фамилию и отряд.

И она убежала, оставив меня с Артуром, читающим про травы. Я снова села на диван. По «Культуре» показывали чей-то творческий вечер. Или творческое утро – судя по свету за нашим окошком.

Лучше бы MTV включили. Там таких персонажей иногда показывают, что их тоже лучше без звука смотреть. Зато хоть посмотреть есть на что, не то что у этого – на шее зелёный шарф, рядом на столике – серая шляпа.

Попросить, что ли, Артура переключить канал? Но я постеснялась. Подумала, вдруг из-за моих странных просьб у папы потом неприятности будут.

Начал прибывать народ. Дядька с золотыми зубами, весь растрёпанный, загорелый, в наполовину распахнутой рубахе, бормочущий, что приходит в последний раз, и больше ни-ни, те две накрашенные, которые сидели на скамейке, девица в белых джинсах и сиреневых кружевных сапогах, с пухлой девочкой лет семи в вязаной шапке, пожилая женщина, обмотанная серым пуховым платком, и ещё куча людей.

Их было явно больше пяти. И они выстроились в свою, новую очередь. Я испуганно переводила взгляд с одного на другого. Мама не сказала, за кем именно она заняла!

А люди заходили и заходили, и места им уже не было в маленькой проходной. Я сообразила вскочить с дивана и встать в конец очереди. Передо мной было шестнадцать человек. Я не пятая! Мама меня убьёт, а самое главное, папу мы увидим только через сто часов…

Что-то капнуло мне на куртку, и я с ужасом поняла, что это мои собственные слёзы.

Вот бред-то!

Я попыталась вытереть их рукавом, но они текли и текли, паразиты, а не слёзы. Точно как тогда, когда я стояла за материнским сертификатом для Симбы.

Вдруг женщина, обмотанная платком, сказала хрипло:

– Ну, не плачь… Скоро свидишься.

Я хотела промолчать, но всё-таки не сдержалась:

– Не скоро! Мы вообще-то пятые были…

– Пятые? – спросил дядька с золотыми зубами. – В зелёном пальте твоя мамка, что ль?

– Да…

– Так она за мной занимала. Проходи.

Дядька чуть шагнул в сторону, и я встала за ним. Кто-то в очереди улыбнулся, кто-то нахмурился.

Я обрадовалась, но потом снова вся сжалась в комок. Мне было страшно звонить. Вдруг я забуду сказать что-то важное и нас не пустят к папе из-за меня?

Я стала шёпотом повторять имя папы, его фамилию, год рождения. Отряд.

Вроде всё помню. Но всё-таки – вдруг? И где Костя, сколько можно пить чай?!

Влажной от волнения ладонью я схватила трубку.

– Говорите, – строго сказала дежурная.

Я назвала имя, фамилию и отряд и вдруг поняла, что забыла год рождения! О боже!

– Год? – нетерпеливо спросила дежурная.

– Сейчас… Извините…

Я схватила себя за прядь волос, дёрнула изо всех сил, но не помогло.

– Так какие там грибы, – сказала дежурная, – я опята за грибы не считаю, никогда их не беру.

Она сказала это кому-то другому, но их домашняя болтовня совсем сбила меня с толку. Какие грибы? Год надо вспомнить!

За моей спиной заволновались и заворчали, но, к счастью, вошёл Костя.

Он крутил на пальце автомобильные ключи. Я посмотрела на него, вспомнила, как только что они с мамой обсуждали, какого числа Косте с Иркой лучше жениться. И в памяти всплыло, как мама учила меня, маленькую, запоминать папин год рождения. «Папа родился седьмого числа восьмого месяца пятьдесят шестого года! Запомни, Лиза! Семь на восемь – пятьдесят шесть!»

– Пятьдесят шестой! – выпалила я в трубку.

– Да нашли уже, – отозвались там. – Ждите, пока начальник подпишет.

– Справилась? – спросил Костя, когда на деревянных от волнения ногах я подошла к нему.

– Ага…

Я хотела сказать ему: «Спасибо, что пришёл», но боялась, что он не поймёт.

Кабинет начальника был в соседнем здании. Когда я шла по мрачным коридорам, вдоль дверей запертых кабинетов, я наконец поняла, на что похожа тюрьма. На больницу. Свои порядки, свои правила, всё решают главные – врачи они или начальники тюрем, и никого отсюда не выпускают, пока не сочтут нужным. Я содрогнулась. Аппендицит у меня был пять лет назад, но я до сих пор помню, каково это – лежишь в четырёх стенах и не знаешь, когда тебя выпустят, а все приходят тебя навещать и уходят домой – спать в своих кроватях.

Вот только разница – меня-то ради благого дела в больницу положили, а папа как сюда попал…

Я нашла маму в толпе тех же самых тёток и дядек, они сформировали новую очередь и нервно поглядывали друг на друга. Были и те, кто ещё по телефону не звонил, а решил сначала подписать заявление у начальника тюрьмы. Например, у окна стоял старый таджик со слезящимися красными глазами и грустно смотрел на очередь. Мама в ней была вторая и поэтому не слишком волновалась.

Мы с ней тоже подошли к окну, и таджик стал грустно смотреть на меня.

– Видишь? – показала мама. – Вон там между заборами – полоса? Там земля.

Я не видела, но кивнула.

– Они её рыхлят каждый день.

– Ой, – подключилась одна из накрашенных тёток, тоже подойдя к окну, – а я видела, как рыхлят. И спрашиваю у одного – огурчики, что ли, сажаете? Весной дело было. А он, знаете, усмехнулся и говорит: «Ага…Огурчики…»