Рождение волшебницы. Книга 1. Клад - Валентин Маслюков

– Чья это кожа? – спросил Юлий. Он уже догадывался чья.

– Змеиная. И слушай дальше: без этой петли на шее мне несдобровать, и сейчас и потом. Если хоть один человек узнает про оберег, узнает или догадается…

– Провалиться мне на этом месте! – истово воскликнул Юлий, прижимая руки к груди. Глаза его заблестели, и столь сильно было желание немедленно утвердить клятву делом, что наверняка Юлий и провалился бы сквозь землю на месте, не имея к тому никакого иного повода, кроме горячей любви к брату… Если бы только можно было, конечно, провалится, а потом воскреснуть.

Громол угадал, отчего пресекся голос и влажно заблестели глаза, он не стал брата испытывать и добавил только:

– Если оберег попадет в чужие руки, я погиб.

Потом замотал змеиную кожу – тонкий, снятый без швов чулок – вокруг шеи, затолкал поглубже и тщательно застегнулся.

– Не мешает? – спросил Юлий участливо, но довольно глупо. Вообще-то он имел в виду совсем другое: кто же все-таки удружил Громолу оберегом? И где эта добрая женщина ныне? И не припасла ли эта заслуживающая всяческого поощрения женщина еще нескольких оберегов? А если припасла, раздает ли она змеиную кожу по своей доброй воле или за какую службу? А если за службу, то за трудную ли?

Ничего этого Юлий не спросил.

Подошла пора вплотную заняться Блудницей. Громол показал ключ – едва умещавшуюся в кармане железяку, и начали собираться. От разговоров шепотом у Юлия мурашки шли, он долго не мог приладить на место скрипучую дверцу потайного фонаря. Громол задрал куртку и позволил пощупать спрятанную под ней кольчугу. Но решили, то есть Громол решил, что Юлий обойдется без кольчуги. Юлий во всем полагался на брата и едва сохранял присутствие духа, чтобы вовремя поддакивать.

Вооружение Юлия составлял широкий кинжал, которым можно было и рубить (кого?). А Громол имел при себе легкий длинный меч с золоченой рукоятью – игрушка, кованная из лучшего харалуга, упругого и звонкого железа, который привозили из Мессалоники. Громол разрешил брату помахать в комнате сверкающим клинком, но, если совсем честно, то у Юлия по стечению обстоятельств не имелось большого расположения к этим воинственным упражнениям.

Вышли, когда стемнело. Заметно прибавившая за последние несколько дней луна появилась на небе заблаговременно, еще при солнце и теперь ярко светила на крыши, на верхушку Блудницы, сбитую из досок, днем темных, а сейчас словно облитых светлой водой. Внизу, в глухоте улиц было темно.

Юлий не стал запирать вход, оставил дверь приоткрытой на случай, если придется… мм… быстро возвратиться. Однако ничего не сказал Громолу об этой трусливой предосторожности.

– Ты не бойся! – прошептал Громол. Совершенно не ясно было, мог ли он видеть и слышать, как Юлий трясется.

Полукруглая дверь в Блудницу лежала в глубокой тени, которая косо прорезала башню в верхней ее трети.

– Посвети! – свистящим шепотом велел Громол.

Юлий стянул с фонаря покрывало, заиграл свет и Громол тотчас же прошипел:

– Тише!

Это значило, нужно укутать фонарь, чтобы остался луч. Но Юлий не сразу приладился. Нисколько не помогало делу и то, что Громол нетерпеливо толкал в бок.

Не скрипнув, отомкнулся замок, под легким толчком дверь провалилась внутрь и обнажила непроницаемо плотную темноту, в которой напрасно тонул дрожащий луч света.

Страшно было беспокоить этот мрак даже светом.

Должно быть, Громол чувствовал то же самое. Не переступая порога, он тихонько обнажил меч и ткнул клинком пустоту, потом оглянулся на брата – не слишком уверенно.

Пущенный в черный проем камень звонко щелкнул. Громол подобрал второй камешек и тоже его бросил – неживой стук… И тишина.

Вдруг с необыкновенной отчетливостью донесся грохот падающей цепи, завизжали колеса. Судорожно переглянувшись, мальчишки сообразили в следующий миг, что это колодец, – там, в глубине крепости, в пятидесятисаженную пропасть упала большая шестиведерная бадья, цепь размоталась на всю длину и бадья плюхнулась – уже неслышно.

Заскрипел в томительной бесконечной работе ворот.

– Полно трусить! – прошептал Громол. – Наш родовой замок. Мы здесь хозяева. Кого нам бояться?

Если бы Юлий знал кого!

– У тебя оберег, – сказал он еле слышно.

– Держись за мной, – возвысил голос Громол. – Пошли!

Сразу за порогом обнаружились несколько обломанных ступеней, они вели не вверх, а вниз, на вымощенный грубым, очень неровным булыжником пол. Сводчатый потолок пропадал в темноте, вдоль стен громоздились рассохшиеся бочки, стояли несколько шестов – ратовища копий без наконечников, и валялся всякий мелкий хлам. Крутая каменная лестница в углу башни закручивалась вправо и пропадала, умалчивая о продолжении. На бочках и на булыжниках под ногами, на ступенях лестницы лежал неровный слой закаменевшей грязи, напоминавшей разбросанную комками глину. Разило чем-то сырым и холодным.

– Закрой дверь, – тихо молвил Громол, оглянувшись.

Юлий повел светом, набираясь духа, чтобы отстать от брата на несколько шагов… когда дверь, словно захваченная сквозняком, дрогнула на глазах ошалевших от неожиданности мальчишек, начала проворачиваться, ускоряясь, и захлопнулась с грохотом, от которого сорвался в пазах и скользнул в гнездо засов. Дверь заперлась. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, которое могло бы оправдать эту шальную выходку.

Сердце зашлось и стучало быстро, как бывает, когда нежданно провалишься под лед.

Лихорадочно метнувшийся по углам камеры свет не открыл мальчикам ничего иного, кроме все тех же камней и хлама. Западня захлопнулась, но та нездешняя сила, что привела в действие бездушные доски и железо, сделав свое дело, хранила молчание.

Перемогая тягучий страх, Юлий заставил себя следовать за Громолом, хотя каждое новое движение и каждый шаг наполнены были все тем же страхом. Потребовалось собрать силы, чтобы двумя руками удерживать над собой фонарь, когда Громол поднялся на две ступени и принялся дергать прочно заклинивший засов. Запор застрял намертво, как вбитый.

Юноши не обменялись ни словом, не хватило духу посмотреть друг другу в глаза. Громол торопился, пытаясь всунуть острие меча между загнутым концом засова и железной обоймой, в которой засов скользил. Едва это удалось, он навалился на меч как на рычаг, рассчитывая расклинить намертво застрявший запор. Железо скрипнуло, звон – и Громол шатнулся со сломанным мечом в руках. Закаленный харалуг лопнул, кончик лезвия остался в щели.

Громол растерянно сжимал укороченный, но все еще опасно сверкающий меч. Юлий сдернул с фонаря покрывало, обронив его под ноги, и светил во все стороны.

Но страх прошел.

Возрастая без меры, страх перевалил, наконец, порог чувствительности, когда можно было ощущать страх, как страх. Это было уже нечто иное – остались только простейшие ощущения: слух, зрение, тяжесть фонаря в руке, мелко бьющая тело дрожь. Не было ни опасений, ни надежд, никаких мыслей вообще – только непреходящий озноб и острота восприятия. Все, что происходило с Юлием, происходило как бы не с ним, Юлий обрел способность наблюдать за собой со стороны, слушая сердцебиение, как чужое. Словно это было уже на том свете, после смерти. Душа его, как самая слабая, пугливая часть существа, не выдержав встряски, оторвалась от тела и отстранено наблюдала теперь за отчаянными содроганиями бездушного и потому бесстрастного, в сущности, Юлия.