Кот и хозяин. История любви. Продолжение - Питер Гитерс

Я был прав в части экономии средств, но ошибался в отношении небольшого количества. Через три дня к дому подъехал самосвал и мастерски припарковался (не знаю, как можно это сделать на нашей маленькой улочке, где с каждой стороны легковой машины остается по сантиметру). Сын фермера, у которого мы купили дрова, потянул рычаг, задняя часть самосвала начала подниматься, и поленья, которых вполне хватило бы на восстановление бразильских дождевых лесов, стали падать на тротуар. Разгрузка продолжалась три минуты, еще две минуты самосвалу потребовалось, чтобы доехать до конца улицы и исчезнуть за поворотом. А мы с Дженис на протяжении шести часов перетаскивали дрова, укладывали поленья во всех свободных местах на заднем дворе, в погребе, носили на кухню, складывали в каменной прихожей рядом с туалетом Нортона. Потом мы просто свалились от усталости.

Странно, но мне и Дженис было достаточно комфортно в эпицентре эксцентричности. Мы чувствовали себя частью города, тем более что местные жители приняли нас с удивительной легкостью. Мы подружились с соседкой, которая впоследствии стала нашим учителем французского языка. Она, в свою очередь, представила нас своей подруге, голтовской версии Милли из комедийного шоу Дика Ван Дайка. Мадам без стеснения могла зайти к нам в любое время, как, впрочем, и мы к ней. Милли из Голта тоже занималась с нами французским по нескольку часов в неделю, а мы с ней — английским. Постепенно круг друзей и знакомых расширялся. К концу пребывания в Провансе мы с Дженис обрели настоящих друзей в лице четырех француженок, одной шведки и двух французов. Один из них стал моим соратником по спорту — поскольку я не мог настроить спортивный канал, мы с Нортоном ходили к нему смотреть футбольные матчи. Марсельский клуб «Олимпик» стал для меня так же близок, как бейсбольный клуб «Метс» восемьдесят шестого.

Мы общались в Любероне с разными людьми. В основном это были британцы, а также несколько американцев.

Обычно экспатрианты от чего-то убегают. Одни скрываются от работы, другие — от политики, от отношений с партнером. Практически все убегают от себя самих и надеются, что жизнь в новом месте, особенно таком, как Прованс, поможет восстановиться и отдохнуть. Некоторые экспатрианты хотят начать жизнь с чистого листа, другим необходимы лишь частичные перемены. Практически каждый беглец, встречавшийся нам, пережил личную драму. В прошлом новых знакомых были скандальные разводы, жены уходили от мужей к молодым мужчинам, мужья оставляли жен ради молодых мужчин, бурные расставания, попытки покончить жизнь самоубийством, мистические потери миллионов долларов. Друзья были окутаны тайной, что делало их более интересными и привлекательными. Добавьте к загадочности решение оставить прошлую жизнь и обосноваться в прованском раю, как поступили Дженис и я, и вы почувствуете прочную связь между нами, хотя не настолько прочную, как та, которая когда-то установилась между мной и шестинедельным вислоухим шотландским котенком.

С новыми друзьями мы ездили в оперу в Авиньон насладиться произведениями Моцарта, практиковались во французском, читая «Прованс», местную газету, аналог журнала «Нэшнл инкуайер», где любят писать о количестве жертв и потерпевших в результате автомобильных аварий за неделю. Стандартный заголовок: «Четыре трупа и семь раненых». Мы ходили в местные церквушки послушать игру на клавесине, тащились в Авиньон посмотреть кино на английском языке, гуляли по лесу, исследуя местные горы, искали сокровища, а однажды устроили пикник в честь первого дня нового года, во время которого даже встали в круг, взялись за руки и исполнили песню «На мосту в Авиньоне». Если вы разболтаете об этом моим близким друзьям, я все буду отрицать. Дженис и я ночи напролет успокаивали новых знакомых, переживали вместе с ними связь с женатыми мужчинами, лечили разбитые сердца, ели у них дома и готовили с ними, шутили на разных языках и смешили друг друга. Постепенно мы все лучше и лучше узнавали наших английских, американских, французских, шведских приятелей, с которыми у нас явно не было ничего общего, но чистота и искренность отношений дорого стоили.

Однако не все дорогие и милые сердцу воспоминания связаны исключительно с людьми или кошками. Самое странное и одновременно приятное событие за время пребывания в Голте случилось однажды после обеда, когда в дом забежала Дженис и приказала мне взять Нортона и сесть в машину. Она не стала говорить, в чем дело, просто настаивала.

Итак, мы отправились в путь. Признаю, к тому моменту Дженис уже достигла определенного уровня мастерства в управлении «ситроеном». На этот раз мы въехали на крутую гору практически без проблем, я не бился головой о лобовое стекло всю дорогу до Менерба, еще одного замечательного городка Люберона в десяти минутах езды от Голта.

Недалеко от города Дженис притормозила пропустить животное, переходившее дорогу. Это был козел. Я только приготовился спросить: «А что козел делает в Менербе?» — как увидел с правой стороны двух львов, отдыхавших у дороги. Рядом стоял дружелюбный слон. Не успел я окончательно растеряться, как Дженис проехала еще немного до небольшого тента, перед которым стоял человек в одежде клоуна, вокруг него бегали пять или шесть маленьких детей, хохоча и повизгивая от удовольствия.

— Мы едем в цирк? — спросил я, не веря собственным глазам.

— Да. Мы едем в цирк, — ответила Дженис.

С удовольствием сообщаю, этот очаровательный деревенский цирк — вершина артистического мастерства. Утрированным представлениям «Ринглин бразерс» далеко до французов. К сожалению, все это наглая ложь. Маленькое провинциальное цирковое представление, на которое Дженис привезла нас с Нортоном, оказалось самым смешным, трогательным и веселым из всех, что я видел.

Труппа состояла из шпрехшталмейстера, двух клоунов, женщины-акробата, исполнявшей каждое сальто как последнее. Она несколько раз оступалась и падала на арену, когда просила публику аплодировать шпрехшталмейстеру. Клоуны тоже не были большими профессионалами. У одного постоянно спадал парик, да и вообще он выглядел очень несчастным из-за необходимости носить такой глупый костюм. Другой отвечал за музыкальное сопровождение, но проигрыватель был старым, и скорость исполнения энергичных мотивов оказывалась в два-три раза ниже оригинальной. Когда пришло время занести динамики, которые были выставлены на улице и сообщали жителям о прибытии цирка, все артисты занялись их перетаскиванием. Они с таким рвением взялись за работу, что чуть не перевернули шатер.

Представление оказалось хуже, чем подготовка. Первой выступала Мину — гениальная собака. Дрессировщик пса и по совместительству шпрехшталмейстер объявил, что сейчас достопочтенная публика увидит самую умную собаку в мире. Он торжественно взмахнул рукой и позвал Мину. Собака не вышла к публике. Ничто не смогло заставить Мину появиться на манеже. Думаю, она спала либо ей не заплатили за прошлую неделю. Инспектор продолжал отчаянно звать. Наконец кто-то из клоунов притащил щенка и положил животное на середину манежа. Дрессировщик приказал Мину запрыгнуть на стул и объявил, что теперь зрители станут свидетелями самого интеллектуального выступления. Но пес отвернулся и сбежал. Наконец шпрехшталмейстер понял, что Мину не может выступать, и позвал Йо-Йо, выдающуюся лошадь.