Под знаком тигра - Олег Вороной

Пошли вбок, вдоль склона, в поисках какого-нибудь родничка или мочажинки — без воды ночёвка совсем никудышная. Вскоре нашли маленький родничок, рядом «купалка» диких кабанов. Место не ахти какое, но палатку поставить можно. Расположились, обустроились, сварганили незаменимую кашу с тушёнкой, поужинали. Сидели у костра, смотрели на огонь, на звёзды, обменялись впечатлениями дня, обговорили завтрашние планы, и вдруг опять донёсся тигриный рык. В сонную тишину вкрались какие-то неясные звуки, которые всё ближе и ближе подбирались к нашему становищу. Вскоре явно обозначились тяжёлые шумливые шаги приближающегося владыки.

Всё ближе и ближе!

В оглушающей тишине эти шаги гремели, словно тигр шагал не по сухим листьям, а по гремучим фанфарам. Приблизившись метров на двадцать, тигр завздыхал и шумно улёгся. Всё стихло, только время от времени тигриный хвост, словно проверяя безопасность хозяина, шуршаще шевелился, ощупывая окружающее хозяина пространство. То справа, то слева.

Что делать? А что делать — спать! Намеренно шумно поубирали вещи в палатку, светанули фонарём в сторону тигра и сразу же получили в ответ два зелёно-ледянящих отражения круглых глаз бывшего начеку таёжного сторожа.

Сторожишь? Ну и сторожи! А мы будем спать!

Улеглись, положив рядом топор, фальшвеер и ножи. Всё тихо, спокойно. Усталость подступает, наваливается, окутывает, лелея зарождающийся сон. Но сквозь стенку палатки всё ясней и ясней стал проникать чей-то тяжёлый стон.

— Слышишь?

— Слышу.

— Что это?

— Не знаю…

Долго прислушиваемся. Стон исходит со стороны тигра.

— А! Так это тигр спит! Вот гад!

— И не слышит, что мы разговариваем?

— Не слышит! А ну, погромче!

— Эй, ты! Не мешай людям отдыхать! Ну-ка, перестань стонать!

Раздались шумные вздохи, потом минутное молчание, и стоны начались снова.

— Ну что с ним делать?

— Да ничего! Пусть спит, лишь бы нас не трогал.

— Действительно! Ладно, пусть спит! Только как тут нам уснуть при таком «храпе»?

— Бог с ним. Недавно читал, что, если при бессоннице человек спокойно лежит, он всё равно отдыхает.

— Ладно, лежим.

— Лежим.

А тигру что-то снится. Стон то затихает, то усиливается, в него вплетаются завывания, которые перерастают в рокот — точь-в-точь как в отдалении гудит автомобиль или трактор. И этот негромкий рокот заставляет вибрировать сначала стенки палатки, потом землю, а потом и наши тела.

— Вот гад!

— Да ладно, пусть спит!

— Чёрт с ним — пусть спит!

И так — всю ночь! Под утро наше измученное сознание не выдержало такой нервотрепки и сдалось: провалилось в тартарары, где гремел гром, сверкали молнии, выбивая искры, грохотали камнепады. Но это был какой-никакой, но всё-таки сон. И разбудил нас не грохот, не звонкий щебет утренних птиц, не крики соек и ворон, обнаруживших Самого Хозяина (мы сквозь сон это слышали), а разбудило нас яркое и горячее утреннее солнышко. С чугунными головами мы вылезли из палатки. Тигра уже давно не было: выспался и ушёл при первых лучах солнца. В отдалении каркали вороны, но над нами было синее небо, и только следы говорили, что всю ночь у нас был самый надёжный сторож этой тайги.

По рисунку Михаила Рыдванского

— Как услышу песню «Эти глаза напротив», так, веришь — нет, чуть сознание не теряю, дрожь бьет, волосы дыбом встают…

— Ха-ха… Нет, не от любви. Хотя есть любовь, присутствует…

— Да, большая. Да, настоящая. Но это другая история…

— Нет, со мной это не от любви — от ОХОТЫ. Да, от ОХОТЫ все приключилось, от ОХОТЫ.

Всю жизнь мечтал поохотиться по-настоящему, по-таёжному, по-дальневосточному: чтоб забросили меня в глухие угодья на месяц-другой. Пожить совсем одному в зимовье, чтоб вокруг ни одной человеческой души. Прочувствовать каждой клеточкой, что МАТЬ она мне родная — ПРИРОДА, что СЫН я её, СЫН. Не знаю, откуда такое, но мечтал, книжки запоем читал-перечитывал не только про охоту, но и про геологов, лесорубов — про всё, что с тайгой связано. С детства. Может, оттого что предки — кубанские казаки, может, в другой жизни индейцем был. Кто знает?

И вот сбылась моя мечта! Предложил знакомый председатель охотничьего клуба и зимовье, и угодья, и лицензии. Да и места самые знатные: на юге Приморья, в глуши, среди гор. Есть там ещё уголки укромные, есть. И зверья хватает, и тайга девственная. Поехал! Всё бросил и — поехал, — когда ещё жизнь такой подарок преподнесет? Зимовье добротное, а рядом, на берегу ключа, ещё и банька ладная. А? То-то.

Живу, любуюсь — не налюбуюсь, дышу — не надышусь, слушаю — не наслушаюсь. Стихи стал писать. А что тут удивительного, если душа через край?! «Бытие определяет сознание» — и ещё как определяет! Вот оно, СЧАСТЬЕ!

Проснулся как-то ночью. Лежу, радостный, и удивляюсь: и чего проснулся? Свежий, отдохнувший — хоть сейчас в сопки беги. Не иначе таежный воздух в юношу превращает?! И тут что-то мягкое в угол зимовья толкнуло. Мягко, но сильно. Как раз возле моей головы. Тихие шаги, легкое шуршание, и всё. Показалось? Потихоньку обулся, вышел на крылечко — тишина, луна полная, видно хорошо, снега ещё нет. Обошел вокруг зимовья. Показалось? Да не спал же, всё явно почувствовал — словно огромной пуховой подушкой стукнуло. И неслабо стукнуло.

Чудеса! Что это было? Никакого подходящего объяснения на ум не приходит. Стою перед зимовьем на полянке, на луну любуюсь, вглядываюсь в лунные пятна: на что похоже? Вроде на женщину в платье, танцующую с двумя букетами. Да не улыбайся! А тут еще метеорит красный медленно так над сопкой летит, а за ним белый светящийся след, и этот метеорит делится надвое! Одна часть ниже луны, другая выше пролетают, гаснут одновременно, следы тихо растворяются… Чудеса! Не иначе старичок-лесовичок разбудил, чтоб я это волшебство осознал и запомнил!

Гляжу на луну, чувствую: строчки из меня рвутся — в зимовье быстрей, свечу зажег и — быстрее записывать. Да не улыбайся! Сам же говорил, что ценишь восточную поэзию. Вот и получилось:

От зависти розы краснеют — ты красивее их.

От зависти зори бледнеют — ты красивее их.

От зависти звёзды мерцают — ты красивее их.

От зависти птицы летают — ты красивее их.

Чувствуешь? И сразу же еще пишу:

Я вращаю созвездья стихами,