На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

– Воюет против нас, так же, как и ты, если еще живой.

– Живой

– Ты его недавно видел? – во взгляде метнулась радость, пробившаяся из неведомых глубин, оттесняя боль, превозмогая ее.

– Так же, как и тебя.

– Значит, он здесь, в этом городе. Покажешь ему место, где меня расстреляют. Может быть, хоть цветок на могилу положит. Чтобы не было, как в песне: «Я могилу милой искал, сердце мне томила тоска»… Так вот почему эти слова у меня всегда на языке крутились, и я напевала их.

– Не будет у тебя могилы, по крайней мере, сейчас. Я тебя вытащу, я же тебе уже сказал.

– Хотелось бы верить в то, что тебе удастся это сделать.

– Мы вместе с Вильгельмом это сделаем. Я прикажу тебя не допрашивать, и мои подчиненные не смогут нарушить мой приказ, если только не явится кто повыше. Что бы с тобой ни делали, как бы тебя ни пытали, ни слова не добавляй к тому, что уже сказала – это будет залогом твоего освобождения из тюрьмы.

Курт нажал на кнопку, и в кабинете появился солдат. Люся отметила, что на лице этого парня было такое выражение подобострастия, как будто бы он служил не начальнику тюрьмы, а самому Богу. Откуда такая преданность, откуда такая осознанная готовность избивать, вешать, стрелять людей? Что должно царить в его голове, что позволяет ему, не сомневаясь ни на секунду в правоте дела, считать себя то ли Святой Инквизицией, то ли Святым Мстителем, несущим возмездие жителям этой страны. Если возмездие, то – за что?

Вернер приказал солдату отвести заключенную в камеру. Солдат защелкнул наручники, и вежливо отступив, пропустил ее вперед. «А ты еще и галантным можешь быть» – подумала Люся. За всю дорогу до камеры он ни разу не огрел ее прикладом, недовольный медлительностью, с которой девушка еле переставляла избитые ноги, и ни разу не ткнул в спину или плечо стволом, указывая направление. В этом уже обозначилась перемена в отношении к ней. Она терялась в догадках, как понял солдат, что с нею надо обращаться по-человечески, ведь Курт ему ничего не сказал по этому поводу, а только приказал увести в камеру. Люся знала хорошо немецкий язык и понимала все без исключения и даже чисто говорила с берлинским акцентом. Этому ее научил Вильгельм. Ведь они собирались пожениться и странствовать по миру, так как его готовили к дипломатической работе.

Ее психика претерпела за последний час такие резкие трансформации, такие резкие смены чувств и мыслей, что она никак не могла собрать все воедино или хотя бы привести к «общему знаменателю». Сначала ее охватило волнение, вызванное встречей с Куртом – этой неожиданной для нее и удивительной встречей, которая позволила зародиться надежде на освобождение; потом неописуемая радость по поводу того, что ее Геля, самый любимый человек здесь, рядом и она увидит его. Но эйфория прошла, когда она поняла, что невозможно освобождение, не возможна встреча с Вильгельмом. Она не может себе позволить быть спасенной немцем, она не может позволить себе свидание с врагом. И ее безудержный восторг по поводу встречи с любимым, и ее надежду на свободу сменили совсем другие, противоположные чувства. В конце концов, она была повергнута в глубочайшее уныние.

* * *

Утро для зондерфюрера Гелена началось с неприятностей. Пленные учинили расправу над русским, особенно зверствующим охранником. Но, вообще-то он был украинцем, выходцем из западных земель, недавно присоединенных к советской Украине. Он люто ненавидел Красную Армию, и тому были весьма основательные причины. Именно эти люди в фуражках с красным околышем и красной звездой из пяти лучей расстреляли всю его семью. Спастись удалось ему одному только благодаря тому, что его не было дома. Он долго скитался по лесам, жил на хуторах у чужих людей, голодал и накапливал лютую ненависть. Он жаждал мести, но у него не было ни оружия, ни денег, чтобы его приобрести. По ночам приближался к жилью и выслеживал красноармейцев, в надежде убить зазевавшегося и забрать оружие. Случай ему подвернулся. С оружием он теперь отстреливал одиночных зевак, а со временем встретился с лесными братьями, такими же, как и он, мстителями. Это то, что зондерфюрер Гелен знал о нем из автобиографии, которую он писал, нанимаясь на работу. И вот сегодня ночью его утопили в бочке с дерьмом. Гелен представил, как это жутко захлебываться чужими испражнениями, да и своими не лучше. Если они смогли это сделать один раз, то смогут и второй, и третий. Это значит, что в их стане появился лидер. В одиночку никто бы из них ничего не сделал. До сих пор в лагере был мягкий режим, если можно так выразиться: пленных не притесняли, больных и раненных на работу не выгоняли, Катя их лечила, и он сквозь пальцы смотрел на то, что она приносила в лагерь медикаменты сверх положенного списка. Лютовал только Гордей. Если возненавидит кого, обязательно доводил до погибели – издевался, не давал пищи и воды или просто забивал до смерти. Между охранниками и пленными установились свои отношения, и начальник лагеря не пытался ничего изменить. Они соотечественники – сами разберутся. Что же касалось немецких солдат, он строго следил за тем, чтобы выполнялись все предписания устава и его приказы. И вот такое чрезвычайное происшествие – первое за время его службы. Он понимал, что начальство его за это по головке не погладит, потому что, прежде всего, это его недоработка. Значит, он что-то где-то упустил, если такое могло случиться. Надо увеличить количество охранников и ужесточить режим передвижения пленных по лагерю, запросить еще пяток овчарок. Этим он «откупится» в случае, если ему предъявят претензии. Понимал, что Гордей получил по заслугам, но это произошло в его ведомстве, и он должен не только отчитаться за произошедшее, но и отреагировать, а, значит, принять соответствующие меры. Гелен сидел над бумагой и думал, как ему написать отчет и какие еще добавить принятые меры, к уже продуманным. Но ему так и не удалось составить этот первый такого характера документ. Дверь резко распахнулась, и вошел бледный, с лихорадочно горящими глазами его друг Курт, который исполнял в этом городе обязанности начальника тюрьмы.

– Люся! Твоя Люся у меня в тюрьме!

Шокированный услышанным, Гелен молчал. Он не мог произнести ни слова. Да он и не знал, что сказать.

– Как? – только и произнес и, буквально теряя силы, опустился на стул.

– Была задержана на конспиративной квартире вместе с партизанами, за которыми давно следили. Их уже допрашивали и пытали. Я увидел ее случайно, когда вели на допрос. Велел доставить ее ко мне, а следователю, который ее разрабатывал, приказал больше не допрашивать.

– Ее сильно изуродовали?

– Немного есть. Ей необходимо лечение. Что будем делать? У меня есть пара – другая вариантов.

– Придумай что-нибудь, чтобы ее перевести сюда. Здесь наша медсестра, а она почти врач, очень грамотная девушка, вылечит ее. Что она говорила на допросах?

– Что она беженка. Зашла в этот дом, потому что искала ночлег и подругу, которая жила где-то в этом городе. У нее не оказалось документов, а ты знаешь, что это такое. По этому поводу она говорила, что документы остались у родителей. От родителей она отстала во время бомбежки эшелона, в котором уезжали на восток.