Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Другой первоочередной покупкой Алиеноры стало льняное полотно для скатертей; и она купила еще медные тазы, и подушки, и ткани для обивки; она, наверное, преобразила старые жилища, сделав их более приятными для жизни и вместе с тем более роскошными. Прибыв в Вестминстер, королевская чета нашла дворец таким обветшавшим, что остановиться в нем было невозможно. И потому двор впервые, всего через несколько дней после коронации, собрался на Рождество в другой резиденции, в Бермондси. Сегодня это наименование осталось за лондонским кварталом, расположенным напротив Тауэра, на другом берегу Темзы, у одной из башен того самого Лондонского моста, который так долго был единственным путем через реку. Алиенора не замедлила и с устройством роскошного стола, о каком, должно быть, мечтала с тех пор, как побывала в Константинополе: мы видим, что она купила золото для того, чтобы позолотить свою посуду. И еще она часто выписывает пряности, которыми многие любят приправлять блюда: перец, тмин, корицу, миндаль, служивший не только для приготовления изысканных сластей, но и для туалета, поскольку миндальное молоко в те времена широко применялось для ухода за кожей; наконец, ей требовался ладан, предназначенный, должно быть, для ее часовни, а также для того, чтобы заглушить запахи, которые туман прибивал к земле.

* * *

Какое впечатление могло остаться у этой южанки от первого пребывания в Англии, и какое впечатление произвела на нее эта корона, к которой пришлось пробираться по грязным, размытым дождями дорогам и бороться с ураганным ветром, чтобы только любой ценой оказаться в Лондоне? Не затуманивалось ли ее лицо воспоминанием о приветливых берегах Гаронны или даже о берегах Сены? Меланхолия была ей не свойственна, зато желание царствовать всегда было в ней сильно, и, возможно, к нему примешивалось смутное желание отыграться — в конце концов, она отказалась от короны без большой уверенности получить другую. Вся ее жизнь доказывает, что она никогда не отступала перед трудностями. Может быть, она даже, как и Генрих Плантагенет, гордилась тем, что победила бурю. И, удалившись в Бермондси, где она провела зиму в ожидании рождения Генриха, Алиенора, должно быть, оценила сулящее богатство и власть движение на Темзе, вокруг Лондонского моста: там, на тяжелых фламандских судах громоздились мешки с шерстью и тюки с руном, там грузили оловянную руду, чтобы затем отправить ее по тысячелетнему пути к Средиземному морю. Берега Темзы, с их стройками и складами, пахли смолой и вяленой рыбой; зрелище было совсем иным, чем в порту Бордо, куда приходили с Востока легкие и драгоценные товары: пряности, благовония, дорогие ткани. Но английским купцам не чужд был дух приключений, и кое-кто из них уже отваживался отправляться торговать в Малую Азию. В Англии было мало лесов, она была богата овцами и рудниками, но бедна виноградниками и фруктами: полная противоположность Гиени. Владения Алиеноры дополняли друг друга, и, когда она, вскоре после рождения принца Генриха, смогла насладиться прелестью английской весны, поросшими сочной травой холмами Суррея, щебетом птиц в оврагах, она, наверное, начала ждать все новых радостей от этой монархии, собравшей столько разнообразных богатств, от Севера до Юга, от Шотландии до Пиренеев.

И народ этой страны тоже вполне мог ей понравиться. Англичане в те времена слыли приятными собеседниками, мечтателями и любителями выпить. Но, наверное, кое-чего, по ее мнению, им все-таки недоставало. Английские женщины были очень красивы, но мужчины еще не обучились куртуазным манерам, которые давным-давно изменили жизнь пуатевинцев. Среди англичан встречались превосходные рассказчики, но они еще не знали трубадуров и любовной поэзии, не знали поэтического поклонения Донне, не знали «Fin Amor» и ее сложных законов. Их бароны были исполнены отваги и способны, не дрогнув, встретиться лицом к лицу с самой грозной опасностью и совершить любой подвиг, но для того, чтобы походить на Александра Македонского, каким его представляли себе поэты из окружения королевы, им еще следовало научиться

Но Алиенора чувствовала себя способной повсюду, и даже среди туманов Темзы, привить это тонкое искусство, которое воина превращало в рыцаря.

Если кто-нибудь когда-нибудь и умел «любезно говорить с дамами о любви», это, несомненно, был Бернарт де Вента-дорн. Не станем, прельстившись красивым именем с дворянской частицей, воображать его знатным сеньором или даже мелким рыцарем, каких полным-полно было в Пуату и Гаскони, где расстояния между замками не превышали двенадцати или пятнадцати километров и где, следовательно, можно было кичиться своим благородным происхождением, имея при этом доходов не больше, чем современный средний предприниматель. Кроме того, частичка «де» никогда не означала принадлежности к знати, а тем более — в средние века: в то время она служила всего лишь указанием на город или местность, откуда был родом человек. Бернарт де Вентадорн родился в замке, носившем то же имя, но его отец, по всей вероятности, был простым сервом, а мать — «хозяйкой печи», то есть работала в пекарне у сеньоров де Вентадорн. В этой среде очень любили поэзию. Один из графов Вентадорнских — все они носили имя Эбль, которое передавалось от отца к сыну, — получил прозвище «Певец»; он был современником Гильома Аквитанского, но ему повезло меньше, чем тому: ни одно его стихотворение не дошло до потомков, все они оказались утрачены. Как бы там ни было, но сыновья унаследовали от отца если не талант, то, по крайней мере, склонность к куртуазной поэзии: мы видим, как они, каждый в свой черед, принимают у себя самых известных трубадуров, таких, как Бертран де Борн или Бернарт Марти; а после них поэтов с не меньшей охотой будут принимать у себя графини де Вентадорн. Одна из них и сама начнет сочинять стихи и станет обмениваться «koblas» с трубадуром Ги д'Юсселем: знаменитая Мари де Тюренн, жена Эбля V, одна из «tres de Тorenа», трех сестер, которые, по словам Бертрана де Борна, втроем собрали «всю земную красоту».

В этой куртуазной и просвещенной среде поэтический дар юного Бернарта, должно быть, проявился рано, и скромное происхождение не помешало ему быть допущенным в ближайшее окружение графа и графини, Эбля III и его жены, Алаис де Монпелье. Как и всякий трубадур, этот юноша обращал свои стихи к владелице замка, Донне, — стихи восхитительные, — потому что Бернарт де Вентадорн, был, наверное, величайшим лирическим поэтом нашего XII в., во всяком случае, из писавших на провансальском языке, — и полные любовного пыла. Был ли этот пыл чисто литературным? Как бы то ни было, стихи вызвали недовольство графа, и в один прекрасный день Бернарту пришлось покинуть родной Лиму-зен. Это произошло примерно тогда же, когда Алиенора во второй раз выходила замуж. Бернарт был тогда прославленным трубадуром, несомненно, самым трогательным и волнующим из всех, кто создал куртуазный идеал. Он воспевал одну только любовь и, подобно Маркабрюну, в своих стихах не желал знать никакой другой любви кроме «Fin Amor», — то, о чем он мечтал, что превозносил в своих творениях, была отнюдь не чувственная страсть, но куртуазная любовь, заставляющую влюбленного превзойти самого себя, чтобы достичь той головокружительной радости, какая охватывает влюбленного при одном только взгляде на свою Донну или даже при воспоминании о ней.