Серьги с алмазными бантами - Марта Таро

– Я тоже, – вздохнула Апраксина. – Что там между ними случилось, бог весь. Только убивался Алекс ужасно, я уж, грешным делом, думала, что он вовсе не поднимется.

Барон подошёл к письменному столу и стал осторожно выкладывать содержимое ящиков на столешницу. Старая графиня взглянула на гору бумаг, появившихся на столе, и предложила:

– Ну, а я тогда в бюро посмотрю…

Тальзит кивнул, соглашаясь, и вновь углубился в чтение. Барона сильно насторожило, что бумаги в столе лежали в явном беспорядке, казалось, их вывалили из ящиков, а потом засунули обратно по принципу «сколько влезет». Похоже, что князь Василий основательно порылся в архиве своего племянника.

«Если он нашёл завещание, то, скорее всего, уже сжёг», – вынужден был признать барон.

Настроение его совсем испортилось. Понятное дело, что Тальзит со всевозможной уверенностью объяснял старой графине, как он вынесет вердикт об опекунстве в её пользу, а потом поможет получить указ императора, но в этом деле имелось очень существенное «но» – возраст Апраксиной. Если князь Черкасский станет её оппонентом, он прямо будет говорить, что графиня долго не проживёт и девушки в очередной раз осиротеют.

– Не это ли? – вдруг окликнула барона Евдокия Михайловна. Она держала в руках два почти одинаковых конверта. – Вот написано: «Светлейшей княгине Екатерине Черкасской», а второе – «Вскрыть после смерти…»

Голос графини дрогнул, и она не смогла закончить фразу. Барон бросился к ней.

– Дайте-ка глянуть!

Руки Тальзита дрожали, но он сумел справиться с волнением и сломал печать. Это и впрямь было завещание Алексея Черкасского, написанное им перед дуэлью. Оно оказалось коротким. Князь завещал всё принадлежащее лично ему имущество своей жене, душеприказчиком назначал барона Тальзита, а опекуном сестёр – графиню Апраксину.

– Что там? – спросила старушка. Голос её дрожал.

– Вы – опекунша княжон Черкасских, я – душеприказчик, а всё, что не входит в майорат, Алексей завещал жене.

Апраксина без сил опустилась на стул, на глазах её блеснули слёзы.

– Ну, что вы расстраиваетесь, всё же хорошо, – улыбнулся барон и постарался отвлечь ее: – Вы теперь вернётесь в Ратманово?

Старая графиня в ужасе затрясла головой:

– Нет, я ещё не готова. Для меня всё было словно вчера, мне Тамара Вахтанговна каждую ночь снится… Нет, давайте погодим. Мы хорошо устроились в Отрадном. Там девочки живут в безопасности, да к тому же Ратманово отошло вдове Алексея, я не хотела бы жить там без позволения новой хозяйки. Вот пусть она приедет, познакомимся, а дальше решим.

В сказанном имелся резон, к тому же князь Василий мог нагрянуть в Ратманово, не считаясь ни с какими завещаниями, и Тальзит напомнил графине о главном:

– Ну что, Евдокия Михайловна, теперь-то вы можете наконец развязать мне руки? Напишете прошение?

– Конечно! Вы думаете, мне не хочется отомстить за Тамару Вахтанговну и за бедняжку Элен? Да я ничего на свете так не хочу, как этого!

Графиня взяла перо, вынула из бювара чистый лист и посмотрела на Тальзита.

– Что писать?.. Александр Николаевич, вы ведь всё знаете, помогите изложить факты. Теперь, когда мы нашли завещание…

Апраксина замолчала, но барон и так всё понял: теперь она жаждала отомстить. Ну наконец-то!..

Интересно, написал ли этот недоумок завещание? А если да, то чем это грозит? Мысли не тревожили Убийцу, а скорее раздражали. Он постарался отогнать их. Зачем портить себе настроение, если сегодня его ждет поистине чудесный вечер?..

Не зря Убийца так отделал эту великовозрастную корову – результат превзошел все его ожидания. Те, кто должны были испугаться, теперь боялись до смерти. Это радовало, грело душу и чресла. Когда ты уже не молод, начинаешь ценить малейшие нюансы. Движения, взгляды и запахи – всё это может разжечь кровь, а может и убить желание. Страх же отражается во всём: робость движений, трепет, испуганный взгляд из-под ресниц и… холодный пот. Убийца обожал его резкий запах и даже иногда думал, что мог бы стать великим парфюмером, такими чувствительными становились его ноздри во время плотских игр. Ну ничего, скоро Убийце достанутся великолепные трофеи, но и сейчас он тоже не станет монашествовать…

Убийца поднялся с кресла и отошёл от камина, у которого коротал этот промозглый вечер. Не стоит зажигать свечи, достаточно лишь пламени – алые отсветы, как они хороши на покрытой потом гладкой коже…

«Юное тело – венец природы, – всплыло услышанное где-то выражение, но Убийца всегда уточнял: – юное тело жертвы…»

Откликаясь на его мысли, затвердела плоть. Терпение было на исходе. Ну скорее же!.. Куда же запропастилась жертва?!

Внизу хлопнула дверь, осторожные шаги прошелестели по лестнице и дверь отворилась. Худенькая фигурка застыла на пороге, не решаясь сделать ещё шаг… Ещё бы! Просто так деньги никому с неба не сыплются. Убийца знал, за что платил.

– Иди сюда, – позвал он.

Фигурка качнулась в дверях. Взгляд крупных карих глаз заметался по полутемной комнате, и вот наконец-то он мелькнул – страх!.. Даже более того – ужас!.. О, боги, боги!..

– Раздевайся, – скомандовал Убийца. – Быстро!

Он с наслаждение потянул ноздрями воздух – комната запахла страхом.

Просторная комната, мебель красного дерева, полосатый шёлк обивки… Елена открыла глаза и не поняла, где находится: всё казалось незнакомым, и лишь решётчатые ставни на окнах наконец-то напомнили, что она – в Париже, в доме Аглаи Ней.

Совершенно измученные бесконечным переездом дамы добрались сюда ночью и еле дошли до постелей. Дело было не в беременности – теперь Елена уже легче переносила тряску, но всё-таки гонка длиной в полтора месяца, дорога через всю Европу совершенно её измотала. Елена села на постели, вздохнула… и на неё сразу рухнула лавина тоски и безысходности.

С той памятной ночи в Борисове, когда она говорила с тенью погибшего мужа, Елена пыталась разобраться в своих чувствах. Прежде она верила, что любит Василевского, и жаждала новой встречи с ним. Но преданность и поклонение Армана покорили её сердце, а их единственная ночь принесла в её жизнь нежность и страсть. Теперь Елене уже казалось, что по-настоящему она любила лишь Армана. Отчаяние её сделалось невыносимым. Как только она закрывала глаза, муж, как живой, появлялся из темноты. Он смотрел так нежно, а улыбался так светло… Елена совсем не могла выносить соболезнований, которые ей приносили как вдове маркиза де Сент-Этьена, на глаза её наворачивались слёзы, и хотелось только одного – забиться в тёмный уголок и спрятаться от всего мира.

Но маркиза де Сент-Этьен не могла себе этого позволить, ведь приходилось думать о ребёнке. Правильно ли она поступила, пообещав Арману сделать дочь наследницей его рода, в то время, когда её отцом был Василевский?.. Хотя какое это теперь имело значение: правильно или нет? Ни при каких обстоятельствах Елена не могла обречь свою малышку на участь незаконнорожденной. Никогда и ни за что! Лучше самой на каторгу пойти, чем обездолить дочь! Впрочем, однажды решив во всём положиться на судьбу, новоиспечённая маркиза де Сент-Этьен старалась не роптать и принимать жизнь такой, как есть.