Судьба-злодейка - Александр Панкратов-Черный

– Надо же, все погибло, все разбежались – это крах, это конец.

Они находятся посреди пустыни. Метафора была следующей: Христос в пустыне истину искал, а это – люди без будущего. У них и прошлое сгорело, и будущего нет – трагедия эмигрантов, покинувших отечество. Вдруг перед ними начинает шевелиться пепел, а из пепла вылезает Невзоров. И лестница стоит уцелевшая, правда обгоревшая, еще дымящаяся – уходит в небо. И вот Невзоров по этой лестнице у них на глазах поднимается и исчезает в небесах.

Ртищев с Тепловым переглядываются и говорят:

– Невзоров.

То есть такие проходимцы вечны и тоже хотят на небо, и выживут после любых катаклизмов, антихристы. Камера поднимается: море, пустыня, песок. Невзоров уходит в небо. Снимали, кстати, на том самом месте, где и «Белое солнце пустыни» – на том же песчаном пляже.

Финал в Госкино запретили, усмотрели в этом попытку увековечить негодяев. Доказывать им, что такой намек есть в литературе Толстого, было бесполезно. В то время уже выпал снег – мне не вернуться в экспедицию. И Наумов с Аловым подсказали, что в Подмосковье есть котлован. Мы нашли это место. Женя Черняев что-то набросал на землю, сымитировал пепелище. Маленький костерок разожгли, Ртищев с Тепловым сидят-дрожат. Пожарной машиной мы смывали снег, поливали этот обрыв. И вот по этой грязи, как паук, полз обгоревший Невзоров. Но полз вверх – все равно я эту мысль в фильме оставил.

Когда Павленок запретил и этот финал, я пришел в гости к Андрону Кончаловскому на Малую Грузинскую и говорю:

– Выпьем, Андрон.

Он не пьет. Мы пошли к Лене Кореневой, она жила этажом выше. Лена с мамой выставили шампанское, приготовили нам какую-то закуску. Я сел на табуреточку. Андрон слева от меня сидел в креслице. Напротив Леночка сидела. Женя Гладышев тоже пришел. И вдруг я поплыл и упал, потерял сознание. Очнулся уже на кровати. У Лены Кореневой сосед был кандидатом медицинских наук, какой-то укол мне сделал, привел меня в чувства. В больницу я не поехал, только через неделю пошел проверяться. Мне говорят:

– Александр Васильевич, у вас был инфаркт.

После этого я уже не пошел в Госкино на сдачу. Думаю, делайте, что хотите. Может быть, Наумов с Аловым за фильм заступились – я не знаю, но все-таки добились, чтобы напечатали несколько копий.

Павленок потом на Пленуме Союза кинематографистов скажет, что Панкратов-Черный из подворотни посмотрел на Октябрьскую революцию. А у меня была одна идея: сказать человечеству о том, что когда происходят какие-то исторические катаклизмы, то на поверхность выскакивают или недоросли, негодяи, такие как Невзоров, или гении. Например, после революции к власти пришли мерзавцы, такие как Берия, Троцкий, Ленин, Ягода и прочие, которые погубили стольких людей, но наряду с ними выдвинулись и талантливые люди, которые в чудовищных обстоятельствах вдруг делали гениальные открытия – взять того же Жукова, который после Гражданской войны стал великим полководцем.

Фильм «Похождения графа Невзорова» на кинорынке в Каннах очень широко продавался. Летом шел Московский кинофестиваль, где Кончаловский познакомил меня с Робертом Де Ниро, председателем жюри. Показали фильм Де Ниро. Он хорошо отозвался о фильме и добавил:

– Надо же, какой странный фильм о революции.

Он думал, что наш фильм – о революции.

На том же фестивале подошла ко мне одна дама и сказала, что фильм посмотрел Алекс Залкин. Это был голливудский кинопродюсер российского происхождения, которого еще мальчиком из Одессы вывезли в Турцию, потом в Америку. Дама спросила:

– Александр, вы читали повесть «Эмигранты» Алексея Толстого?

Я ответил утвердительно.

– Алексу Залкину очень понравился ваш фильм, и у него есть к вам предложение. Он хочет снять фильм по повести «Эмигранты». Русских эмигрантов будут играть русские звезды, а иностранцев – западные. Вас он хочет пригласить в картину в качестве режиссера.

Я обещал, что перечитаю роман, и предложил держаться на связи.

– Хорошо, – ответила дама, – но вам нужно будет выехать в Париж на встречу с Алексом Залкиным.

А я же невыездной, и звонить мне некуда: я без квартиры.

Проходит год – ничего. На следующем кинофестивале в Москве ко мне опять подходит эта дама:

– Александр, почему вы не ответили на приглашение?

– Какое приглашение?

– Алекс Залкин прислал в Госкино официальное приглашение в Париж на ваше имя для переговоров по поводу съемок фильма по повести Алексея Толстого «Эмигранты».

Я впервые об этом услышал. Я думаю, не без участия Бориса Владимировича Павленка письмо было положено в стол. Алексу Залкину сказали, что я был очень занят, а я в это время сидел без работы и подумывал уходить из кино. Вот такая перипетия.

Следующей после «Сибириады» актерской работой для меня была картина «Мы из джаза». Мне повезло встретить на своем пути удивительных людей. Я немного рассказал об Андроне Кончаловском. Со вгиковской скамьи мы дружили с Кареном Шахназаровым. Я учился в мастерской у Е. Л. Дзигана, он – у И. В. Таланкина. Карен тоже снял диплом по В. Шукшину. Меня потрясло, что городской мальчик из семьи высокопоставленного партийного деятеля – и вдруг заинтересовался Шукшиным. Потом я узнал, что его мама Анна Григорьевна выросла в деревне. Он снял диплом по рассказу Шукшина «Шире шаг, Маэстро» – хороший диплом, причем неожиданный взгляд на Шукшина, очень тихая была картина по настроению. Любовь к творчеству Шукшина нас сблизила, и мы с Кареном общались на протяжении всей учебы во ВГИКе.

Когда я три года сидел без работы после «Сибириады», он мне сопереживал. Тогда я принял решение уйти из кинематографа. У меня были хорошие отношения с Анатолием Васильевичем Эфросом. Нас еще до ВГИКа познакомил Рубен Вартапетов, а после «Похождений графа Невзорова» я понял, что в кино мне делать нечего. Кинорежиссурой после «Невзорова» я смог заняться только спустя пять лет. Все сценарии, которые я предлагал, мне запрещали. Я поделился с режиссером своими невзгодами. Анатолий Васильевич хотел взять меня в штат Театра на Малой Бронной как актера, ну и, учитывая, что я с режиссерским образованием, планировал помогать мне, чтобы я запускался еще и как режиссер.

Однажды вечером мы с Кареном Шахназаровым сидели в ресторане Дома кино, и я Карену исповедался, рассказал о своем намерении уйти из кинематографа. Тогда Карен (я считаю это проявлением настоящей человеческой дружбы) сказал: