Ветер в объятиях Воды - Ди Темида

Ещё.

И ещё.

Тугие мышцы обхватывают каменное от возбуждения достоинство настолько сильно, что стоны и прорывающийся хрип присоединяются к звукам моей девочки.

Она почти на грани.

Ещё.

Вот так.

Мои пальцы оставляют следы на бедрах Сурайи, когда она наконец выгибается и пульсирует вокруг меня, почти выкрикивая последнее «да!» и моё имя вслед.

А я, окончательно выпав из реальности и наслаждаясь лишь ею и её телом, с глухим несвязным рычанием делаю последний рывок и взрываюсь, изливаясь на живот Сурайи, которая, потянувшись, обхватывает напоследок мой орган ладонью и проводит несколько раз по его длине.

Мы обессиленно падаем в объятия друг друга, не обращая внимания на влажность наших тел из-за пота и моего семени, а я нахожу её губы, чтобы поцелуем высказать всё то, что навряд ли когда-либо смогу словами.

Сурайя

Я вслушиваюсь в дыхание Алисейда на моей шее, пытаясь в мельчайших деталях запомнить каждую частицу каждого мига.

Сама дышу так, словно лёгкие вот-вот остановятся…

Разум не до конца осознаёт произошедшее, но всё то, что связано с подсознательным и чувствами, ликует, как в последний раз. Это для красного словца, потому что судя по намерениям усмирившего свой пульс и вдохи Алисейда, приподнявшегося на одном локте и почти плотоядно вглядывающегося в моё лицо, раз этот явно не последний.

Так и есть…

Он притягивает меня к своему лицу, лаская мою раскрасневшуюся щеку ладонью, и одаривает долгим, мучительно глубоким поцелуем, попутно вновь нависая надо мной. Я отвечаю ему со всей пылкостью, на которую способна.

Сама тянусь к его фигуре, касаясь руками горячей, покрытой испариной кожи и ощупывая перекатывающиеся мышцы плеч, спины, живота — везде мои пальцы натыкаются на многочисленные отметины жизни наёмного убийцы: шрамы, царапины, где-то неверно сросшиеся косточки и выпуклые синяки… Целая таинственная карта.

Мне так хочется спросить о каждой из них, но губы Алисейда не позволяют мне ни слова, забирая лишь очередные стоны, которые я не в силах сдержать.

И мне так хочется поцеловать каждый полученный им след…

Удивительно, как непринужденно и без лишнего гложущего чувства стыда я принимаю всё то прекрасное, что происходит между нами. Если в первые минуты, когда я ещё пыталась закрыть свою обнаженную грудь (уже чувствуя, как на самом деле сдаюсь…), в воздухе и ощущалось какое-то смущение, то сейчас и мои стоны, и звуки соприкосновения кожи наших тел, и уже чуть засохшие на моем животе следы мужского наслаждения не являются для меня ничем запретным.

Возможно, свою роль сыграло то, что я никогда не воспитывалась в чересчур набожной атмосфере — у меня попросту не было семьи, где бы строго соблюдались традиции и религиозные заветы, а то, что я видела между мужчинами и женщинами в Дамаске, не являлось для меня правилом; возможно, повлияло и то, что каждый день жизни и служения братству так или иначе был сопряжен с рисками и не было понятно, успеешь ли ты вкусить простое человеческое удовольствие.

Сейчас всё является таким абсолютно правильным и естественным, что захватывает дух.

И я знаю, что ни о чем не пожалею…

Мой хассашин ненасытен и жаден. Он одновременно и изучает меня и моё тело впервые, и будто уже давно знает его, заставляя вновь и вновь выгибаться под его собственным, принимать сумасшедшие и откровенные ласки, отвечать со всепоглощающей взаимностью.

Его губы везде.

То невесомо касаются моей шеи, уходя всё ниже, то с остервенением втягивают в себя кожу, оставляя заметные засосы, то сменяются теплым языком, очерчивающим сложнейшие узоры.

Как не потерять рассудок от всего этого…

Я прикрываю веки, в очередной раз сбиваясь с дыхания, когда меня чутко, но требовательно переворачивают на живот. Вцепляюсь ногтями в подушки вокруг, уже не удивляясь тому, как сел голос из-за вскриков и полустонов — и это не мешает продолжать ясно изъявлять вслух наслаждение, которое мне дарят его мужественные руки и слишком чувственные для хассашина губы. Тихо скулю и сама приподнимаю немного бедра, когда Алисейд почти полностью ложится на меня сверху, долгим поцелуем-укусом вонзаясь в шею и так сладко придавливая своим телом. Жмурюсь до звездочек, вновь ощущая его в себе…

Теперешние наши движения плавны и убийственно медлительны, Алисейд зарывается лицом в локоны на моем затылке и переплетает свои пальцы с моими; другой же рукой умудряется касаться меня везде, в конце концов, проникая каким-то образом в пространство между ковром и низом моего живота.

На моем теле без его пристального внимания не остается ни одного миллиметра, и я бесстыдно стону особенно долго тогда, когда его толчки становятся глубже, резче и к ним присоединяется эта вторая ладонь под пупком, которая уже развратно ласкает меня между ног, несмотря на некоторое неудобство и давление моего веса на неё.

Он просто восхитительный любовник…

В какой-то миг мне кажется, что я по-настоящему взрываюсь, распадаюсь на мельчайшие песчинки, что я больше себе не принадлежу. Что более не в силах стерпеть это удовольствие, настолько оно всеобъемлюще и покрывает меня полностью.

Но потом…

Ещё несколько долгих часов после Алисейд будто без устали доказывает мне обратное, и единственное адекватное, на что нас хватает — это короткие передышки и дрёма в объятиях друг друга перед очередным безумным слиянием.

Когда он снова и снова целует мои истерзанные, опухшие губы или приникает ртом к шее, отрывисто дыша, стараясь восстановить силы после обоюдного буйства эмоций в телах, я улыбаюсь, как ненормальная.

Я сохраняю в памяти, как подрагивает его натренированная фигура вровень с моим, в каждый новый раз, когда и он достигает своей вершины. Как тихо, с низкими вибрациями, рычит его голос в эти моменты, и как он шепчет мне на ухо бессвязные фразы, в которых я сквозь пелену желания различаю лишь лихорадочное «Сурайя…» и «Моя…». И как он крепко и хищно загребает меня в свои объятия, предоставляя какие-то жалкие полчаса спокойствия и поверхностного сна.

Я отдала Алисейду всю себя — безусловно и без оглядки — и нашла в нём покой и счастье, которые так долго искала.

***

— Я хочу знать, как это произошло.

Сквозь ставни пробивается свежесть предрассветного времени и серо-сиреневые тени сумерек, предвещающие очень ранее утро и начало нового дня.

Кончики длинных мужских пальцев вновь и вновь проводят по шраму на моей шее, очерчивая его изгиб, когда сказанное еле слышно звенит в неостывшем воздухе комнаты.

На коврах хаос, лишь несколько подушек остались рядом и под нами. Где-то в ногах валяются снятые с меня браслеты и уже давно порванная в очередном порыве страсти нательная цепочка…