Впусти меня - Йон Айвиде Линдквист

Заменим. Он был заменим.

Прошлой ночью он лежал в своей постели с приоткрытым окном. Слышал, как Эли прощалась с этим самым Оскаром. Их тонкие голоса, смех. Какая-то недоступная ему легкость. Он состоял из свинцового груза рассудительности, бесконечных требований, неудовлетворенных желаний.

Он всегда считал, что они с его возлюбленной похожи. Заглянув однажды в глаза Эли, он увидел в них мудрость и равнодушие глубокой старости. Поначалу это его пугало — глаза Сэмюэла Беккета на лице Одри Хепберн. Потом он стал находить в этом утешение.

Это был идеальный вариант. Юное тело, наполнявшее его жизнь красотой, в то время как с него снималась вся ответственность. Решал здесь не он. Ему незачем было стыдиться своей похоти — его возлюбленная старше его самого. А вовсе никакой не ребенок. Так он рассуждал.

А потом началась эта история с Оскаром, и что-то случилось. Какая-то… регрессия. Эли все больше вела себя как ребенок, каким казалась с виду: держалась расхлябанно, то и дело использовала детские выражения, словечки. Хотела играть. На днях они играли в «холодно-горячо». Когда Хокан не проявил должного энтузиазма, Эли сначала рассердилась, а потом принялась его щекотать. Ну, хотя бы ее прикосновения доставляли ему удовольствие.

Конечно, все это казалось ему притягательным. Эта радость, жизнерадостность… Но в то же время — пугающим, поскольку он был так далек от этого. Такой смеси похоти и страха он не испытывал даже в начале их знакомства.

Вчера вечером его возлюбленная заперлась в его комнате и провела там полчаса, перестукиваясь через стену. А когда наконец позволила Хокану войти, над его кроватью висел приклеенный скотчем листок со значками. Азбука Морзе.

Перед сном он едва устоял от искушения самому отстучать сообщение этому Оскару. Рассказать, чем Эли является на самом деле. Вместо этого он просто скопировал азбуку на другой листок, чтобы знать, о чем они перестукиваются.

Хокан уронил голову на колени. Плеск в ванной прекратился. Так больше не может продолжаться. Еще немного — и он лопнет. От похоти, от ревности.

Защелка ванной повернулась, и дверь открылась. Эли стояла перед ними совершенно голая. Чистая.

— А, это ты…

— Да. Какая ты красивая.

— Спасибо.

— Покрутись немного?

— Зачем?

— Так… мне хочется.

— А мне — нет. Дай пройти!

— Если покрутишься, я тебе кое-то скажу.

Эли вопросительно посмотрела на Хокана. Потом сделала пол-оборота, повернувшись к нему спиной.

У Хокана потекли слюни, и он сглотнул, уставившись на нее, буквально пожирая глазами ее тело. Самое красивое на свете. Так близко. И так бесконечно далеко.

— Ты… голодна?

Эли повернулась к нему:

— Да.

— Я сделаю это. Но я хочу кое-что взамен.

— Ну?

— Одну ночь. Подари мне одну ночь.

— Да.

— И ты мне позволишь?..

— Да.

— Спать с тобой в одной постели? Прикасаться к тебе?

— Да.

— И мне можно…

— Нет, нельзя. А так — да.

— Хорошо, я это сделаю. Сегодня вечером.

Эли присела на корточки рядом с ним. Ладони Хокана зудели, мечтая о прикосновении. Но нельзя. Не раньше вечера. Уставившись в потолок, Эли произнесла:

— Спасибо. Только что, если… тот портрет в газете… Ведь тебя здесь все-таки видели, знают, где ты живешь.

— Я об этом подумал.

— Если сюда придут днем… когда я отдыхаю…

— Я же сказал, я об этом подумал.

— И что ты придумал?

Хокан взял Эли за руку, встал и повел ее на кухню, открыл шкаф, вытащил стеклянную банку из-под варенья, с металлической крышкой. Объяснил свой план. Эли энергично замотала головой:

— Нет, ты с ума сошел! Не можешь же ты…

— Могу. Теперь ты понимаешь, как сильно я тебя… что ты для меня значишь?

* * *

Собираясь в дорогу, Хокан взял сумку с инструментами и положил туда банку. Тем временем Эли успела одеться и теперь стояла в коридоре, дожидаясь его. Когда Хокан вышел, она подалась вперед и на мгновение прижалась губами к его щеке. Хокан моргнул и пристально взглянул Эли в лицо.

Я пропал.

И он отправился на дело.

* * *

Морган проглотил одну за другой все четыре закуски, не проявляя особого интереса к рису в отдельной миске. Лакке наклонился, тихо спросил:

— Слышь, я возьму рис?

— Валяй! Соус будешь?

— Не, соя сойдет.

Ларри взглянул на них поверх своей газеты, чуть скривился при виде того, как Лакке взял миску, щедро полил рис соевым соусом — бульк-бульк-бульк — и принялся наворачивать, будто никогда раньше еды не видел. Ларри кивнул на гору обжаренных во фритюре креветок на тарелке Моргана.

— Может, угостишь?

— Ах да. Сорри. Хочешь?

— Не, у меня желудок. Ты Лакке предложи.

— Лакке, креветку хочешь?

Лакке кивнул и протянул ему миску с рисом. Морган величественным жестом положил в нее две креветки. Угостил, тоже мне. Лакке поблагодарил его и принялся уплетать креветки.

Морган хмыкнул и покачал головой. С тех пор как Юкке пропал, Лакке был сам не свой. Он и раньше не то чтобы много ел, а теперь еще подналег на выпивку, и на еду вовсе не осталось ни гроша. Мутная, конечно, история, но не слетать же из-за этого с катушек? Юкке не появлялся вот уже четыре дня, но кто его знает, может, нашел себе бабу или вообще махнул на Таити — да мало ли что могло случиться? Наверняка появится, куда он денется.

Ларри отложил газету в сторону, сдвинул очки на лоб, потер глаза и сказал:

— А вот вы, к примеру, знаете, где находится бомбоубежище?

Морган ухмыльнулся:

— Зачем тебе? Решил залечь в берлогу?

— Да не, я насчет этой подводной лодки все думаю. Чисто теоретически, вдруг они решат перейти в наступление?

— Можешь воспользоваться нашим убежищем. Был я там пару лет назад, когда какой-то хрен из оборонки проводил инвентаризацию. Противогазы, консервы, теннисный стол — все дела. Стоят себе без дела.

— Теннисный стол?

— Ну да, ты представь — подваливают к нам русские, а мы им такие: «Стоп, мужики, калаши в сторону, пусть все решит теннисный матч». И генералы встают за стол и ну заворачивать крученые.

— А русские вообще играют в пинг-понг?

— Не-а. Так что дело, можно сказать, в шляпе. Глядишь, еще и Прибалтику вернем.