Убрать слепого - Андрей Воронин

«Если он это переживет, – подумал генерал, – цены ему не будет.» Впрочем, похоже было на то, что Слепой идет на поправку. То, с каким энтузиазмом он ухватился за дело «вольных стрелков», генерал счел добрым знаком. Конечно, Слепой сильно изменился за эти дни – стал жестче, грубее, надев на себя спасительную броню всепобеждающего цинизма, но иначе и быть не могло. Человека пожиже смерть ребенка и разрыв с любимой женщиной попросту смели бы с лица земли, превратив в сгусток воющей протоплазмы, плавающий в алкоголе. Судя по слабому, но легко уловимому душку, витавшему в мансарде во время последнего визита генерала, Слепой тоже прошел через эту стадию, но теперь она, похоже, была позади. Это было хорошо, но сосущее чувство неуверенности не проходило: каменная стена безграничного доверия, которое испытывал генерал Потапчук к своему агенту, дала трещину.

Генерал протяжно вздохнул и взялся за трубку телефона: следовало обеспечить Слепому прикрытие и принять меры к тому, чтобы отряд «Святой Георгий», который в ближайшее время должен был начать таять, как кусок рафинада, опущенный в крутой кипяток, не получал пополнения. Сделать это было непросто, но это было реальное дело, в необходимости которого генерал Потапчук был убежден на сто процентов, и потому с предстоящими трудностями приходилось мириться. Генерал был уверен, что справится.

Главное, чтобы справился Слепой.

* * *

Владимир Иванович Малахов вовсе не считал себя злодеем. Точнее, подобная мысль просто никогда не приходила в его превосходно вылепленную, гордо посаженную голову с чеканным профилем римского патриция и уложенной волосок к волоску густой пышной шевелюрой, на висках уже изрядно тронутой тусклым серебром. Владимир Иванович был за гранью добра и зла – у него были иные масштабы.

Злодей – это тот, кто подкарауливает в темном переулке беззащитную жертву или взламывает с помощью женской шпильки грошовый замок чьей-нибудь квартиры, чтобы вынести оттуда все, что можно сдвинуть с места. Владимир Иванович никогда не занимался подобными делами и не собирался заниматься ими впредь. Он работал с бумагами, общался с людьми, которые все до единого были хорошо выбриты и никогда не крали кошельков, и возглавлял набирающее силу политическое движение.

Он никогда не видел людей, которые раз в два месяца собирались в учебных лагерях и проводили время в напряженных занятиях по рукопашному бою, подрывному делу, и стрельбе с расстояния меньше пятидесяти метров, и, уж тем более, никогда не общался ни с одним из этих людей, хотя обмундирование, вооружение и сами лагеря оплачивались в основном из его кармана. То, что при этом Владимир Иванович часто путал свой карман с государственным, было сущей мелочью: в конце концов, он старался ради счастливого будущего России, и за это прощал себе многое. Государственный карман был абстракцией, чисто умозрительным понятием, так же, как голодающие врачи и учителя, но, в отличие от последних, приносил реальную пользу. Дэвид Копперфилд умер бы от черной зависти, с неделю понаблюдав за тем, как Владимир Иванович извлекает буквально из ничего тугие пачки хрустящих серо-зеленых банкнот, на каждой из которых было не меньше двух нулей. Это не было злодейством – это был нормальный деловой подход. То, что не взял Владимир Иванович, непременно взяли бы другие, ничуть не озабоченные, в отличие от господина Малахова, будущим страны. Это ворье понастроило бы себе дач на Канарах, накупило бы «роллс-ройсов» и всю вторую половину жизни провело бы, трясясь над своими сокровищами и остервенело стяжая новые, пока Россия медленно, но верно разваливалась бы на куски.

Владимир Иванович Малахов, депутат Государственной Думы и лидер Российского национал-патриотического фронта, не имел дачи на Канарах и «роллс-ройса», справедливо полагая, что всему свое время.

Пока что он скромно довольствовался «мерседесом» представительского класса и небольшим пятнадцатикомнатным особнячком в Подмосковье. При наличии пристойного жилища в центре города и отсутствии нездоровых амбиций этого было вполне достаточно для того, чтобы вести здоровый, достойный и вполне комфортабельный образ жизни. Владимир Иванович был, слава богу, начисто лишен этой российской разухабистости, которая сплошь и рядом заставляет людей жрать в три горла, в прямом и переносном смысле, и умирать потом от несварения желудка – чисто физического, а также политического и юридического. Он никогда не мечтал царствовать. Ему хотелось править, и он знал, что управление страной не будет для него синекурой. Это будет суровое, наполненное тяжким трудом время и для него, и для страны. России давно пришла пора очиститься от скверны, и Владимир Иванович искренне хотел ей в этом помочь. Для осуществления его целей требовались деньги, и он добывал их различными путями, старательно избегая при этом того, что могло быть признано криминалом.

Владимир Иванович знал, что его политическая платформа очень многим не нравится, а ряды его сторонников, время от времени надевающих черную форму и туго перепоясывающихся офицерскими ремнями, вызывают у некоторых суеверный страх – свастика остается свастикой, как ее ни стилизуй.

Сколько ни объясняй, что свастика – это древнеиндийский символ солнца и плодородия, одурманенный мощной пропагандистской машиной обыватель будет верещать о Гитлере и СС, как будто в мировой истории не было страниц пострашнее. Они готовы лизать пятки раскормленным американцам с их Голливудом и чуинг-гамом, начисто забывая, к примеру, о Хиросиме. Если уж на то пошло, то они готовы пресмыкаться и перед немцами с их Освенцимом и Майданеком, лишь бы те давали деньги…

Но ничего. Придет время, и они поймут, за кем будущее. Уже сейчас у него становится все больше и больше сторонников, и не только среди обывателей, но и на самом верху. Еще год-два – и мы поговорим по-другому… Его размышления были прерваны телефонным звонком. Звонили по номеру, который не значился ни в одном телефонном справочнике и был известен очень немногим, самым верным и не раз проверенным людям. Владимир Иванович снял трубку, менее всего ожидая услышать то, что ему предстояло услышать.

– Слушаю, – сказал он.

– Это Малахов? – спросил торопливый и явно нарочно искаженный голос.

Владимир Иванович удивленно приподнял брови – это было что-то новенькое.

– С кем имею честь? – холодно осведомился он.

– С анонимом, – честно ответил голос. – И не вздумайте класть трубку – речь идет о вашей жизни.

– Слушаю вас, – вздохнул Владимир Иванович. – И имейте в виду, что ваш звонок записывается.

– Это зря, – сказал голос в трубке, – ну да ладно. ФСБ готовит покушение на вас, которое состоится в ближайшее время.

– Когда именно? – спросил Владимир Иванович.

Он не верил ни единому слову.

– В любую минуту, – прошелестел голос. – Не пытайтесь обращаться в прессу, милицию или ту же ФСБ – это только ускорит события. Защищайтесь сами. Я знаю, вы на это способны. Если вы в чем-то сомневаетесь, то подумайте, откуда у меня номер вашего телефона.

В трубке раздались короткие гудки отбоя – аноним отключился. Владимир Иванович осторожно положил трубку на рычаг и некоторое время сидел, с опаской глядя на нее, словно та могла вдруг превратиться в ядовитую змею.