Я русский - Дмитрий Лекух

– Ни фига себе! – восхищается. – У вас же вроде почетно стоять считается, я ничего не путаю? Или все-таки туда – кого побольше и потупее, чтоб терпеть и не пущать?!

– Да хотелось бы, – жму плечами, – чтобы «побольше и потупее». Но кому охота щщи свои под чужие кулаки подставлять? Там, понимаешь, не сборище мазохистов какое. Только если ты сам в фестлайне не простоишь, на хрен никому будешь не интересен. Это не честь и не почет – и то и другое просто слова, если в них что-то дополнительное не вкладывать. Это – как дышать, само собой разумеется и не обсуждается.

Молчим.

Думаем.

Егор сигарету прикуривает.

– Слушай, – спрашивает неожиданно, – а там у вас реально фашистские настроения в почете?

Я аж чуть водой, которую из пластиковой бутылки потягивал, не захлебнулся.

Прокашлялся, башкой потряс, тоже сигарету прикурил.

Он – ждет.

Видимо, для него это важно.

– Да по-разному, – жму плечами, – случается. Крайне правых на террасе полно, врать не буду. Но и говорить, что там одни фашики собираются, – глупее не придумаешь. Как и везде, наверное.

– А вот, – докуривает жадными затяжками сигарету и резко вдавливает ее в песок, – я, к примеру, еврей. У меня даже настоящее имя – Лев. Лева. А Егор – сценический псевдоним. Как ты к этому относишься?!

Ничего себе у него сегодня вопросики, думаю.

Может, опять в запой собрался?

Ну его на фиг…

…Но все одно непросто на такую хрень отвечать.

Да еще с самого утра.

– Мне, в принципе, фиолетово, – нахожу, наконец, точную формулировку. – Вообще. Пока ты мне не будешь тыкать в щщи, что я русский и поэтому неправильный, – будь хоть негром. Абсолютно по флагу. А так…

– Что – так?! – жадно прикуривает следующую сигарету.

– Так, – хмыкаю, – мы еврейский вопрос ни разу не обсуждали. Кавказцев – да, врать не буду. Гастарбайтеров различных. А вот евреями как-то не интересовались. Некоторым даже нравится, как Израиль у себя там с черными разбирается. Особенно сербам, тем, кто с албанцами в Косово дрался. Они рассказывали, что к ним целый батальон евреев прибыл, отставников. А может, и не отставников. Дрались, говорят, с муслимами – как черти, ага. Но и тех, кто евреев ненавидит, – тоже немало. Сложно все это, понимаешь…

– Понимаю, – вздыхает. – А в нашей компании евреев хватает. И на многие вещи они смотрят странно. Даже к тому, что я с Глебом дружу, неоднозначно относятся. Связался, говорят, с нацистским вожаком.

– Али, – ржу, – нацистский вожак?! Я думал, среди евреев идиотов меньше. Надо же, какая херня! Пошли лучше купаться.

Мы с ним оба хохочем.

Потом бросаем тапки и полотенца на шезлонги, бежим к воде, и нас накрывает тяжелая ласковая волна…

…Все хорошее имеет свойство рано или поздно заканчиваться. Увы.

И отпуск – тоже.

Нас ждала холодная, ветреная Москва, мокрый снег и куча нерешенных проблем.

Я, к примеру, еще ни разу в жизни не женился, к тому же на гражданке другого государства.

И как вся эта хрень оформляется, тоже, естественно, не имел никакого, даже поверхностного представления.

По возвращении в столицу мне пришлось тут же погрузиться в юридическое крючкотворство с оформлением Златиного вида на жительство.

Точнее, в сбор инфы об этом изощренном, надо сказать, мракобесии…

…Одного не могу понять: почему кучу не знающих русского языка и абсолютно безграмотных таджиков на какую-нибудь стройку, где они будут отбирать места у коренного населения, оформить легко.

А одну прекрасно владеющую русским языком чешскую девочку – геморрой.

Загадка, однако.

Парадоксы чиновничьего сознания.

Представляю, как нам придется помучиться, если мы ей российское гражданство оформлять решим, ага.

Она же – не какой-нибудь грузинский вор в законе. А всего лишь будущая жена обычного русского журналиста.

Ну, к счастью, – не совсем обычного.

Отыскались кой-какие лазейки.

А если б у меня таких друзей не было, тогда что?!

Впрочем, если у человека нет друзей – он и сам скорее всего не многого стоит, я почему-то так думаю…

…В общем, моей девочке оставалось только получить весною диплом, и можно было смело оформлять отношения.

О чем я ей и сказал в первом же телефонном разговоре.

Она в ответ только рассмеялась своим удивительным серебристым смехом.

– На диплом мне, – вздыхает, – придется, наверное, ходить, переваливаясь, как уточке.

И – снова смеется.

– Не понял, – говорю. – Почему это переваливаясь?

Она уже просто заливается.

А я постепенно фигею, потому что ну ничегошеньки не понимаю.

А когда я чего-то не понимаю – я этого боюсь.

Жизнь научила к некоторым вещам с настороженностью относиться.

Нда-с…

– А что тут непонятного? – удивляется. – У меня задержка. Уже две недели. Мы хорошо с тобой любили друг друга в Таиланде, русский. Очень хорошо. А я не предохранялась. И теперь у нас с тобой будет ребенок, Дан. Я только еще не знаю, мальчик или девочка.

Я, врать не буду, чуть с ума не сошел.

Ничего себе думаю, нечаянная радость.

Нет, это, конечно, – здорово.

Вот только – несколько неожиданно.

И – непривычно, что ли.

Жил себе, понимаешь, жил.

И тут – бах!

– Ты что, не рад? – настораживается.

Я – икаю.

– Рад, – говорю осторожно, – конечно. Просто – еще не переварил…

– Ну, так переваривай, – хохочет.

Потом вздыхает.

И продолжает – уже очень серьезно:

– Для меня, если честно, это тоже было немного неожиданно и не вовремя; но поскольку я – католичка, я не буду убивать ребенка, даже если он неожиданный.

Молчим.

Оба.

Но недолго.

Секунд эдак десять.

– Если б ты со мной решила посоветоваться, – отвечаю, чуть помедлив, – я тебе, поверь, сказал бы то же самое. Хоть и не католик. И даже, наверное, не православный. Так, агностик.

– Я, если честно, немного боялась, что ты скажешь.

– Дура! – смеюсь.

– Сам дурак! – делано обижается.

Вот и поговорили.