Люди и нравы Древней Руси - Борис Романов

Юноше тотчас было устроено испытание, пущен мимо него бык, раздраженный каленым железом, и тот на всем ходу вырвал у быка на боку кусок кожи с мясом. Печенег был «превелик зело и страшен», а этот Иванушка русачок-сапожник (Ян-Усмошвец) — «середний телом», и тем не менее в схватке этот русский «удавил… печенежина руками до смерти. И бросил его оземь». Печенеги в страхе побежали, и русские гнали их по пятам, избивая, «и прогнаша я». В честь этого отрока (Переяслава) и назван был заложенный теперь на Трубеже город Переяславлем, «и сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже». Значит, из городского ремесленника благодаря случаю наш отрок превратился в княжого дружинника.

Другой пример, ему противоположный, рассказанный в «Печерском патерике».[150] Варяжский «князь» Африкан побывал на Руси и бился за Ярослава Мудрого с Мстиславом. Его сын Шимон был изгнан из своей области (в Скандинавии) дядей и пришел на службу тоже к Ярославу. Тот принял и держал Шимона «в чести» и дал его сыну своему Всеволоду, Мономахову отцу, «чтобы был он у него старшим, и принял Шимон великую власть от Всеволода». А затем «научен» был Феодосием Печерским, «оставил он латинское заблуждение и истинно уверовал в Господа нашего Иисуса Христа», то есть перешел в православие «со всем домом своим, около трех тысяч душ». Сын его звался уже по-русски Георгием, служил Мономаху в таком приближении, что тот дал «ему на руце» (поручил воспитание) сына своего Юрия (Долгорукого), сделал его «кормильцем», и между Юрием и Георгием установились отношения названного сыновства. Возмужав и сидя на киевском столе, Юрий «тысяцкому же своему Георгию, как отцу родному, поручил землю Суздальскую». Этот Георгий, надо думать, унаследовал от отца не только положение при князе, но и «весь дом», двор, дружину Шимона.

Во всяком случае, структура этой дружины вполне княжая. Георгий оказался верным почитателем Печерского монастыря и послал «на окование» раки покойного Феодосия 500 гривен серебром и 50 гривен золотом, выбрав для того «одного из подручных бояр своих, именем Василия». Путь был далекий и беспокойный, через вятичские леса, и боярин Василий поехал, «проклиная жизнь свою и день рождения своего» и недоумевая: «Что это задумал князь столько богатства погубить? И какая награда ожидает его за то, что он окует гроб мертвеца?» За такой скептицизм Василия действительно пограбили «тати», да и кони все пали в пути.[151] В лице Василия перед нами — «боярский боярин» XII века, входящий в многочисленный «дом» боярина Георгия, которого по масштабам его «дома» Василию не грех назвать про себя и «князем». Не для таких Георгиев служила защитой 80-гривенная вира, а для Василиев.

Чтобы оценить дар в 500 гривен серебра и 50 гривен золота, стоит привести две справки. 1400 гривен серебра были уплачены князем Владимирком Всеволоду Ольговичу по мировой после того, как они «раскоторовастася», а потом помирились при посредничестве князя Игоря Ольговича. Всеволод «с братьею» уже успел двинуться в поход на Владимирка, и Владимирку приходилось взять на себя издержки — 1400 гривен были даны Всеволоду «за труд». По мнению летописца, это была крупная для Владимирка сумма («много заплатив»); она была роздана Всеволодом по «части» князьям Вячеславу, Ростиславу, Изяславу и «всей своей братии, кто же бяшет с ним был».[152] А несколько раньше (в 1070 году) Святослав Ярославич дал Феодосию на постройку церкви Богородицы 100 гривен злата.[153] Значит, Георгий одарил монастырь истинно по-княжески. Он в один прием расстался ровно с половиной состояния, которое почиталось в XII веке за крупное: 1000 гривен серебра и 100 гривен золота оставил сыну в наследство один «муж» «от великых града того» (Киева), некий Иоанн.[154]

Для такого Георгия приглашение к дружинному столу в княжой терем имело чисто ритуальное значение; оно сохраняло реальный бытовой смысл для неоперившихся Переяславов и им подобных «неимовитых» отроков, живших в княжом дворе-огнище на холостую ногу и на полном княжом иждивении. Между этими двумя крайними типами — Георгием и Переяславом — стояло, несомненно, несколько средних и переходных, располагавшихся, чем дальше, тем четче, в некую вассальную иерархию с тенденцией к наследственности в быту. «Церковный устав» Ярослава в статьях о женах и дочерях из господствующего класса делит их на три группы: больших бояр, меньших бояр и нарочитых, или добрых людей, не входящих в дружину.[155]

Вот эпизод из жизни «большого» боярина. Варлаам, сын «первый из княжеских [Изяслава] бояр» Иоанна, задумал идти в Печерский монастырь: «оделся в праздничные и богатые одежды и, сев на коня, поехал к старцу [Антонию], и отроки его ехали подле него, а другие вели перед ним коня в богатой упряжи, и вот так торжественно подъехал он к пещере тех отцов. Они же вышли и поклонились ему, как подобает кланяться вельможам, а он в ответ поклонился им до земли, потом снял с себя одежду боярскую и положил ее перед старцем, и также коня в богатом убранстве поставил перед ним и сказал: „Все это, отче, — красивые соблазны мира сего, и сделай с ними что хочешь…“». Варлаам еще не боярин, хотя уже и не «отрок», потому что женат.

Но живет он в одном дворе с отцом под его полной властью и носит боярскую одежду. Поэтому Антоний и предостерег приехавшего: как бы отец твой, «пришед с многою властию», не увел тебя отсюда, а мы не сможем тебе помочь. Варлаам подтвердил: «Если даже начнет истязать меня отец мой, не послушаю его и не вернусь к мирской жизни». Уход Варлаама из дома отца едва не повел к княжеской расправе с монастырем: Изяслав разгневался и грозил «раскопать пещеру» и послать игумена и монахов «на заточение», да отстояла княгиня. Но это не остановило боярина-отца. Иоанн, как и ожидалось, «воспылал на них [иноков] гневом из-за сына своего, и, взяв с собой множество отроков, двинулся на святое стадо… распудив [разогнав] монахов». Он прямо вломился в пещеру и собственными руками выволок оттуда своего сына, содрал с него иноческую мантию и швырнул ее в ров, содрал и «шлем спасения» с его головы и, закинув его, одел сына вновь в светлую вельможескую одежду. Тот скинул ее, его опять одели, он опять скинул, и так много раз, пока отец не связал ему руки и в таком виде отвел его через весь город домой.[156]

Таковы — большой боярин «со многою властию» и не вышедший еще из-под отцовской власти взрослый сын боярский. Умри отец, он станет во главе его «дома» и с тою же «властью».

А вот и боярин поменьше. Имени его мы не знаем. Он женат, живет не в Киеве, а в городке Василеве, в 50 поприщах от стольного города, успел с женой прижить сына (будущего Феодосия Печерского). Затем он переселяется по повелению князя в Курск, совсем на периферию. Родители не могли добиться, чтобы мальчик (Феодосий) ходил в «светлой одежде» и играл со сверстниками, однако желание его учиться исполнили и отдали его учителю.